Гении и их таланты

Статья №1.1: В тени математики и метафизики. Философские взгляды Леонарда Эйлера

Леонард Эйлер известен прежде всего как великий математик, но в тени этого величия остаются аспекты его личности и творчества, которые тоже заслуживают внимания. Concepture хочет представить его с несколько другой стороны и познакомить Вас с философскими воззрениями математика.
Статья №1.1: В тени математики и метафизики. Философские взгляды Леонарда Эйлера

Эйлер-философ

Имя знаменитого швейцарско-российского математика Леонарда Эйлера ассоциируется исключительно с математикой и это не удивительно – он сделал для развития этой науки необычайно много. В статье «Родословная числа Эйлера» мы уже рассказывали о, пожалуй, самом знаменитом среди непосвященных понятии, названном в честь Эйлера.

Однако, Эйлер был разносторонне развитым человеком и поражал своих современников познаниями не только в математике, но и в сферах весьма далеких от королевы наук – например, в физиологии и медицине. Причиной, по которой швейцарец стал изучать строение и функции человеческого тела была довольно банальной – сначала ему предлагали пост на кафедре физиологии.

Ну, а существующему в условиях катастрофического дефицита вакансий молодому ученому, выбирать не приходилось, и Эйлер с готовностью принял помощь братьев Бернулли [не Иоганна и Якоба, а Даниила и Николая – сыновей Иоганна – прим.ред.], переехавших в Россию чуть раньше Эйлера. Бернулли предложили Леонарду место на кафедре в недавно созданной Петербургской Академии наук.

Философией же знаменитый математик увлекся, можно сказать, не по своей воле. Будучи человеком мыслящим, он просто не мог оставаться в стороне от некоторых вопросов, а интеллектуальная и духовная жизнь в то время била ключом. Излишняя философская горячность даже как-то поставила его в довольно неловкое положение, но обо всём по порядку.

Математики и метафизики

Как же часто в истории науки повторяется в различных вариациях фраза, произносимая далеко не самыми глупыми людьми, но вновь и вновь опровергаемая: «Больше нечего открывать». Был в этой связи упомянут и наш герой – в своем труде «Мысли об истолковании природы» (1754) Дени Дидро писал так:

«Я решился бы даже утверждать, что не пройдет ста лет, как нельзя будет назвать и трех крупных геометров в Европе. Эта наука остановится на том уровне, на который ее подняли Бернулли, Эйлеры, Мопертюи, Клеро, Фонтены, Д'Аламберы и Лагранжи. Они как бы воздвигли Геркулесовы столпы. Дальше этого идти некуда»

(Кассирер. Филос. просв. стр. 90)

Как справедливо отмечает Кассирер: у Дидро была чрезвычайно развита способность чутко воспринимать духовные движения и изменения эпохи. Но, оказалось, Дидро ошибался в общем, но был прав в частностях: математика, точнее так называемая чистая математика, достигла определенного критического предела, где начала терять прямую связь с окружающей действительностью и все больше погружаться в мир числовых абстракций. В стремлении накинуть сеть стройных, но эфемерных положений на доступную грубым чувствам, неподатливую действительность, математики стали походить на метафизиков.

«Как только математик, в совершенстве развивший мир своих математических понятий, выходит за пределы своей области, веря в то, что сумеет вполне уложить в сеть своих понятий реальную действительность, – он и сам становится метафизиком».

(Кассирер. Филос. просв. стр. 90)

Получается, у Эйлера не было шансов полностью отказаться от метафизики, благодаря тому, что он сам способствовал экспансии границ математики, практически, до границ метафизики? Вряд ли он сам это так понимал. На его взгляды влияло не только научное знание, но также и личный опыт, как и в случае всех простых смертных.

Священник-математик

На философские взгляды Эйлера сильно повлияло окружение в ранние годы жизни. Нужно отметить, что более благодатной среды для развития его гения в XVIII придумать было бы сложно: Пауль Эйлер, его отец, был пастором Реформатской церкви, но при этом совсем не чуждым математике человеком.

В то время, пишет Михаэль Райт, в Швейцарии часто можно было встретить таких просвещенных пасторов, так как господствующую позицию в умах людей занимал идеал всеобъемлющего образования, овладения многими дисциплинами, которые sub specie aeternitatis рассматривались как нечто само собой разумеющееся и не противоречащее Писанию.

Более того, математический символизм воспринимался как одно из средств осознания близости Божества, а естественные науки не воспринимались как угроза теологии. Согласитесь, несколько неожиданно? Но это факт, как оказалось, был чрезвычайно важен для развития математики – через жизнь и мысли Леонарда Эйлера. Никаких препятствий к изучению наук сыном базельский пастор Пауль Эйлер, как можно догадаться, не чинил.

Также отец Леонарда был довольно харизматичной личностью и это подтверждается тем фактом, что он как-то смог мирно урегулировать отношения обычных верующих и распространявшегося в те дни движения пиетистов, отрицавших необходимость посещения церкви для «связи с Богом».

При Пауле Эйлере не было стычек и большинство пиетистов, хотя бы для выполнения чисто формальных обязательств, являлись на службы, что не заставляло нервничать правящую верхушку [поход в церковь тогда рассматривался, как символический акт подчинения властям – прим.ред.] и сберегло немало нервов, а возможно и крови простого люда.

В отличие от Ницше – тоже сына пастора – заявившего в свое время, что «Бог умер», Эйлер сохранил веру отца, вплоть до своей смерти. Несмотря на то, что вернуться в Базель ему так и не довелось, отпечаток первых лет, проведенных там, остался на всю жизнь.

Философ против воли

Сам Эйлер никогда не назвал бы себя философом и недолюбливал «притворщиков» от философии, которых, как он считал, развелось очень много. Видимо поэтому для написания истинно философских текстов Леонард брал перо в руку только тогда, когда хотел защитить от слишком уж наглых нападок близкие ему научные и религиозные взгляды.

Хотя за одну работу, написанную им в 1723 году в возрасте 16 лет, Эйлер все-таки взялся с целью получить официальное звание. За сравнение философии Декарта и Ньютона швейцарскому математику дали звание Доктора Философии, но получил он его только после окончания Базельского университета. До сих пор неясно, был ли выбор темы продиктован интересом молодого Леонарда к этому вопросу или же в нем проснулось честолюбие?

Впрочем, все это не так уж и важно, потому, что оригинальный текст не сохранился. Да и куда интереснее другое: во времена Эйлера, пишет Вольфганг Брайдерт из Университета Карслруэ [автор статьи «Эйлер и философия» – прим.ред.], существовало три главных противоречия, по которым не мог не высказаться мало-мальски образованный и мыслящий человек:

1

Дуализм души и тела, развитый Декартом привел к возникновению проблем, стремление найти «решения» которых вызвало к жизни монистические онтологии механистического материализма, с одной стороны, и спиритуализма (объективного идеализма), с другой.

2

В теории познания рационализм школы Лейбница и Вольфа был противопоставлен сенсуализму или эмпиризму Джона Лока.

3

В рамках натуральной философии картезианская концепция тела с протяженностью, в качестве его основной сущности, должна была уступить место концепции материального объекта Ньютона и Лейбница, которые к протяженности добавляли еще инерцию или силу. Однако, абсолютное пространство Ньютона противостояло релятивистскому взгляду Лейбница на пространство.

И вот это самое интересное – в отношении всех трех упомянутых противоречий Эйлер был категорическим противником монадологии и многие из его философских текстов имели характер полемики с учением Лейбница и Вольфа. Но больше всего его «выводил из себя» Вольф, хотя в уме современного человека термин «монадология» накрепко связан с именем Лейбница.

Эйлер выступал с критикой таких трудов Вольфа как «Ontologia» и «Cosmologia» и, несмотря на то, что эта критика не была опубликована, о ней все-таки стало известно адресату, вследствие чего Эйлеру пришлось извиниться перед Вольфом, как выяснилось позже – не в последний раз.

Итак, Берлинская Академия Наук объявила в 1745 году конкурс, участников просили либо доказать, либо опровергнуть монадологию, а в случае доказательства, вывести на ее основе физические законы. В то время Эйлер был в Академии директором математической кафедры и должен был принимать участие в оценке работ.

Однако, судя по всему, этот вопрос так сильно задел математика за живое, что он решился на не совсем честный поступок: написать и анонимно опубликовать трактат в виде серии статей под заголовком Gedancken von den Elementen der Cörper ... [Мысли в отношении элементов тела ...].

И все бы ничего, но работ было настолько много, что для их проверки философскому факультету, изначально ведавшему конкурсом, понадобилась помощь комиссии всех кафедр, в которой Эйлер тоже состоял. Каким-то образом выяснилось авторство Эйлера. Его сторонники пытались оправдать его: в том числе победитель конкурса, но не очень успешно.

В общем, не все так просто и однозначно, в связи с чем Андреас Шпайсер [швейцарский математик и философ науки – прим.ред.] писал, что трактат Эйлера был просто антитезисом в отношении монадологии, «который он не смог не написать, как только был объявлен конкурсный вопрос».

Естественно, Вольф был явно недоволен поведением Эйлера и пытался ограничить его влияние в Академии, обращаясь даже к Мопертюи, который был тогда директором Берлинской Академии наук. Также он обвинял Эйлера в «превышении полномочий» и в том, что он вторгается в сферу, где мало что понимает, несмотря на свои признанные заслуги в другой области.

В конце концов, эмоциональное отношение Эйлера к философии своего времени лучше всего выражает название одного из его коротких теологических трактатов 1747 года «Rettung der Göttlichen Offenbarung gegen die Einwürfe der Freygeister» (Спасение божественного откровения от нападок свободомыслящих). Кстати, кроме всего прочего в этом трактате математик сравнивает правдоподобность Писания и науки: если в науке есть противоречия, никто не станет сразу отбрасывать науку, так же и с Писанием.

Что касается онтологии и теории познания, то здесь Эйлер воевал на несколько фронтов: против «любимого» Вольфа и вольфианцев, механистического материализма и идеализма (спиритуализма, солипсизма). Вольфганг Брайдерт пишет, что при чтении трудов Эйлера создается впечатление, что тот был знаком с философией объективного идеализма Беркли, но прямых доказательств этого не имеется.

В своих выпадах против идеализма Эйлер не доходил до уровня Диогена, ходившего взад и вперед, чтобы опровергнуть концепцию элеатов, которые отрицали реальность движения, или Самуэля Джонсона, оспаривавшего объективный идеализм Беркли, пиная камень. Будучи человеком рациональным, он понимал, что нет «подходящего оружия», чтобы полностью побить эту философию, но он, все равно, никогда бы не принял эту доктрину и был бы чрезвычайно рад, если бы «подходящее оружие» появилось.

Но вернемся к монадологии Вольфа, к нашему счастью, так часто провоцировавшей Эйлера на несколько несвойственное ему философское творчество. В своем 76 Письме к немецкой принцессе под названием «О вольфианской системе монад» он сводит философию своего оппонента к восьми пунктам [в письме Эйлер называет его «великий Вольф» – прим.ред.]:

1

Опыт нам показывает, что все тела постоянно меняют свое состояние.

2

Все, что способно изменять состояние тела, называется силой.

3

Следовательно, все тела наделены силой, позволяющей из изменять их состояние.

4

Следовательно, всякое тело постоянно стремится изменить свое состояние.

5

Эта сила присуща телу, поскольку оно содержит материю.

6

Следовательно, свойство материи – постоянно изменять свое состояние.

7

Материя является сложной субстанцией, включающей множество составных частей, именуемых элементами материи.

8

Поскольку сложная субстанция не может быть наделена каким-либо свойством, которое не коренилось бы в природе ее элементов, то, следовательно, каждый элемент содержит в себе силу, позволяющую ему изменить свое состояние.

По факту, Эйлер не имеет ничего против первых двух пунктов, но с третьего, по его мнению, начинаются неясности, которые делают неверными все последующие пункты. Математик полагает, что сила воздействия заключена не в самом теле, а в других телах, воздействующих на него. А стремление тела сохранить покой – это инерция и глупо называть инерцию силой, так как она «является свойством, скорее противоположным силе».

Эйлера возмущает, что «сторонники этой теории хотели таким путем отнести элементы материи к категории сущностей, к которым относятся духовные субстанции, способные, вне всякого сомнения, к изменению своего состояния». Не нужно быть психологом, чтобы понять, как сильно ученого задевают попытки некоторых философов свести духовную жизнь к жесткому детерминизму, упирающемуся в набор каких-либо фундаментальных элементов.

Здесь с наибольшей ясностью проявляется еще и то, что Леонарду некоторые вещи, кажущиеся нам несочетаемыми, такими вовсе не казались. Также очевидно, что на математика в юности сильное влияние оказало просвещенное общество светлых умов той эпохи и раннее приобщение к религиозной традиции, приведшее, к весьма интересному взгляду на параллелизм науки и религии. Наверное, поэтому Эйлер видел в свободе духа не предел, а имманентное человеку свойство души. «Я сам властвую над своими мыслями», писал он в том же письме.

Понятно, почему он с таким отвращением отвергал материализм, сводивший духовную жизнь к отображению материальной, ведь даже за Богом, веру в которого он сохранил на всю жизнь, он не признает полного права управлять духовной деятельностью мыслящих существ.

Рекомендуем:
  1. Леонард Эйлер «Письма к немецкой принцессе».
  2. Leonard Euler «Reflections on Space and Time».
  3. Эрнст Кассирер «Философия Просвещения».