Инфополоз

«Македонское эссе»: Коммуникация в сети. Идентичность, стеклянные стены и виртуальное общение

Проблематика общения в сети широка и необъятна. Простой вопрос оборачивается симфонией смыслов, в которой фундаментальное смешивается с сиюминутным. Является ли это проблемой для рассуждения на тему? Несомненно. Но о гордиевом узле надо не размышлять, а поскорее рубить его. О том, как понятие идентичности связано с интернет-общением, что такое стеклянные стены и конкуренция собеседников – читайте в первом «Македонском эссе» от Concepture.
«Македонское эссе»: Коммуникация в сети. Идентичность, стеклянные стены и виртуальное общение

Вопросы

Прежде чем подступиться к нашей проблеме, выберем оружие – в виде нескольких основополагающих вопросов.

1. Чем общение в сети отличается от реального?

2. Почему иногда кажется, что нахождение в социальных сетях – это практика ограничения общения?

3. С кем возможна коммуникация в цифровой среде?

Представленный ниже текст является результатом рассечения проблематики общения в сети этими вопросами – в нем гордиев узел распадается на обрывке фундаментальных и сиюминутных смыслов, которые привнес в явление коммуникации интернет.

И несмотря на бескомпромиссную разрушительность подхода «Македонского эссе», в конце мы постараемся дать ясные ответы.

Пространство идентичности: от вычурной универсальности к подлинной нелокальности

Проблематика понятия идентичности корнями уходит в само определение, которое подразумевает долю эклектики и противоречия. Идентичность одновременно принадлежит индивидуальному и коллективному. Она принимается и выражается конкретным человеком, являясь при этом парадигмой мышления и способом отделениям одной группы от другой.

Язык хорошо выражает двойственность идентичности. Он используется индивидуально, но при этом не принадлежит кому-то конкретному и является характерной объединяющей чертой. Язык, описывая границы коммуникации, формирует и группу людей, которые оказались внутри неё.

Не быть быдлом, но при этом и не стать оторванным от общества фриком и являться индивидуальностью, но не карикатурным «не таким как все» – это типичные проблемы идентичности, естественные баги двоякости явления. Ответ на вопрос «Кто я?» – это попытка соскочить с раскаленных углей растворения в коллективе на битое стекло полной отрешенности в себе.

Возможно, дело в очередной проделке абсолютного духа с бесконечными диалектическими противоречиями, но опустим этот вопрос и обратимся к важной для человечества плоскости разрешения вопросов идентичности – этической оценке.

Существуют два противоположных взгляда. Хорошей идентичностью признается та, которую человек выбрал сам, и за хорошую идентичность принимается некоторое врожденное свойство, среда и условия. В первом случае идентичность – это проявление свободы воли. Во втором – это проявление онтологии.

Совместимость этих взглядов – вопрос спорный, ибо возникает слишком много нюансов. По факту не всегда ясна граница. Допустим, кажется, что от рождения человек обладает локальными идентичностями вроде принадлежности к определенному государству, национальности, социальному классу и так далее. Как правило, такие идентичности апеллируют к онтологии, но существуют контрпримеры и специфические ситуации – например, люди, которые проживают в одном государстве, но ассоциируют себя с другим.

Нередка и внутренняя полемика о правильном понимании конкретной идентичности. Допустим, в случае с определением «нации» существует, с одной стороны, англо-романская традиция, выражающая взгляд на нацию как на согражданство, а с другой стороны – германская, для которой нация – развитый этнос. При этом, ввиду объективных политических причин, вторые могут мимикрировать под первых. И наоборот, дабы предать себе ореол традиционности и древности, сторонники согражданства не гнушаются апелляций к развитию этноса.

Такие перипетии сразу же вызывают чувство некоторой виртуальности подобных идентичностей. Об этом и писал Андерсон в своих «Воображаемых сообществах», отстаивая позицию о том, что никакой онтологии в нации нет (или шире – в идентичностях вообще), а есть только результат медиатизации общества, появления средств коммуникации и СМИ, позволившие людям почувствовать общность с людьми, которых они никогда в жизни и не увидят.

Сразу же вспоминается идея Бодрийяра о том, что медиа создают пространство эдакой альтернативной реальности, которая гиперболизирует явления действительности. Идея Андерсона в том и заключается, что некая естественная общность – допустим, жителей деревни или города – с появлением СМИ разрастается до воображаемой идентификации вроде национальности или класса.

Сгладить радикальный конструктивизм Андерсона хочется хотя бы тезисом Джона Бертона о том, что желание иметь идентичность является базовой потребностью. Это позволит сделать суждения более нюансными.

Аналогично дело обстоит и с тем, что интуитивно кажется несвязанным с какой-либо территориальностью: например, с религиями, которые как бы интернациональны, но имеют ощутимую разницу в распространенности в тех или иных местах, или с политическими взглядами, которые как бы отсылают к общей интеллектуальной традиции и при этом должны решать локальные проблемы.

Тем не менее, в истории прослеживается неутолимое желание создания универсальных идентификаций, показательно не относящихся к определенному региону. Ярким ранним примером может быть христианство, которое хоть и не без методов экспансии, но всё же давало причину для общности и акцентировало внимание на своем универсалистском характере. За рамки родной деревни пытались выходить и с идентичностями вроде европейца или просвещенного человека. Но далеко ли ушли?

Довольно приятно, когда твоя идентичность нарушает четкую территориальность и манифестирует главенство достигнутого над тем, что было просто получено. Совсем неприятно, когда из-за нахождения на определенной территории на тебя смотрят как на обладателя каких-то безусловных качеств. Шовинизм – это излишняя чуткость к идентичностям, убежденность в том, что другие люди несомненно должны ими обладать ввиду каких-то своих проявлений.

Давайте разберемся с тем, как это происходит на примере. Когда по отношению к какой-либо стране применяются торговые санкции, то одновременно это является и взглядом на жителей этой страны как на обладателей какой-то онтологической идентичности. Получается абсурдно. Имплицитно в факте применения санкций содержится утверждение о том, что жители России – это онтологические россияне и онтологические сторонники действующей власти.

Представьте теперь, каково тому, кто является жителем РФ, но при этом принципиально считает себя не россиянином, а, допустим, русским фанатом Тессы Вайолет и поддерживает не действующую власть, а, допустим, каких-нибудь стримеров донатом.  Такой человек считает, что обладает определенной идентичностью, но с ней в широком смысле никто не считается. Даже больше, этому человеку навязывают иную идентичность, которая определяется лишь местом его проживания.

С аналогичной проблемой сталкиваются транс-персоны, которые идентифицировали себя определенным образом, но широкая общественность не видит в них то, что они хотели бы.

Подобные ситуации – это вышеупомянутые баги, так как невозможно идеально сбалансировать долю того, кем себя видит человек и кем видят его. Многие мыслители уже давно пытаются учесть ошибку эссенциализма, когда считается, что слову непременно соответствует вещь, чтобы внезапно не оказывалось, что совершенно различные люди должны обладать каким-то общим менталитетом просто ввиду своего географического положения (на самом деле из-за привычки фривольно использовать слово «менталитет»).

Меж тем, нельзя установить главенство индивидуального подхода и исключить общественный взгляд. Это приведет к настойчивому требованию личности соблюдать установленные ей правила. К примеру, человек, который как-либо особо определил свой гендер и осознал, что к нему надо обращаться в определенном местоимении, требуя этого обращения от другого, на самом деле, совершает шовинистический и, в бодрийяровском смысле, насильственный акт. Он требует по отношению к себе особых преференций. Того, чтобы другой человек говорил не так, как пожелает того сам, а так, как пожелает требующий. В действительности, адекватным требование использования определенного местоимения может сделать принятие отказа.

Можно попросить своих друзей называть себя «Сокрушителем», но как-то странно будет обижаться на их отказ. Даже если вы действительно ощущаете себя сокрушителем и можете каждому доказать, что им являетесь. При этом кто-то серьезно может обидеться на отказ обращаться к нему через местоимение «они». Даже больше, по отношению к вам могут совершить второй шовинистический акт – обвинить вас в мисгендеринге, предполагая, что чья-то гендерная идентичность априори выше чьих-то риторических предпочтений.

Такая чувствительность к нарушению самоидентификации, как мне кажется, связана с особенностями цифровой эпохи. Локальность и территориальность не имеют того значения во влиянии на самосознание человека, когда перед ним предстает широкий спектр возможных самоопределений. В любом случае, в идентичности есть некоторая доля навязывания, но при этом мы стали избирательней, вплоть до полной бесчувственности.

Проблема непонимания своего положения в мире – это еще и проблема принятия ответственности. Современный человек должен выбирать, сродни заполнению анкеты о персонаже в игре, кем он является. Но сам по себе выбор ни о чем не расскажет без практической реализации или какого-либо вполне себе материального подкрепления. В ином случае такая идентичность скоро улетучится.

И если мы не будем практиковать свои идентичности, то практика наделит нас чужими. Мы в любом случае не защищены от этого, но всё же можем предпринимать меры, чтобы в нашем «Я» соблюдался баланс личного и общественного мифа.

Пространство стеклянных стен: виртуальность и привычка быть собой

Столкновение с новыми технологиями для человечества – это в том числе и про новый способ выражения вековых проблем индивида. Интернет в этом плане стихийно используется для разрешения проблем персональной идентичности. К примеру, социальные сети обслуживают этот запрос, предоставляя возможности: вести и записывать биографический нарратив, воспринимать социальные объекты, солидаризироваться с одними группами и противостоять другим.

Специфика виртуальности заключается в том, что становится до абсурдности ясной принципиальная неразрешимость, иррациональность и даже случайность волнений и терзаний человеческого «Я». Именно поэтому довольно очевидным становится факт того, что практики коммуникации в интернете – это в том числе практики самосегрегации и ограничения своего общения.

Возможно, дело в числе Данбара: в среднем может быть всего около 150 людей, с которыми мы можем поддерживать более или менее активную коммуникацию. Интернет позволяет довольно легко достичь своего «максимума», поэтому вопрос ограничения видимого круга жизней и судеб становится острее. Цифровая среда позволяет взглянуть на окружение через призму конкуренции за наше внимание – чьи-то истории мы смотрим целиком, а чьи-то пролистываем. Не будь интернета, не было бы и такой широты выбора кадрового состава своего числа Данбара, соответственно, и этой конкуренции собеседников.

Мы и сами оказываемся в условиях конкуренции за внимание в сети, в том числе и у близких людей – особенно, если никакой коммуникации вне интернета нет. Вероятно, именно поэтому обычно друзья из сети являются нашими единомышленниками и имеют схожие интересы, в то время, как дружба в реальном мире – это еще и определенные обстоятельства.

Видимо, конкуренция и обогащает поведение вполне себе обычного человека характеристиками публичной личности. Типовой интернет-скандал по схеме «индивид некогда говорил нечто, противоречащее тому, что он говорит сейчас» выражают всю ту же фундаментальную проблему идентичности.

Индивид считает себя личностью, которая развивается и может менять точки зрения. Публика считает, что индивид продался, переобулся, скатился и вовсе никакого мнения на самом деле не имеет, если не может это мнение пронести через всю медийную карьеру.

Невольно вспоминается метафора «стеклянного потолка», указывающая на невозможность развить нечто ввиду негласного или неформального ограничения. Так же и с идентичностью, правда дело скорее не в потолке, а в стенах, на которые мы натыкаемся.

Любое стекло имеет свойство немного отзеркаливать, поэтому людей, видимо, и цепляет тематика того, что некто или нечто сплотилось, дабы ограничить их возможности. Тем более, что всё это позволяет посмотреть на свою жизнь как на героический нарратив, в котором главное не побеждать, а преодолевать.

Пожалуй, в ответе на вопрос «Кто я?» всегда была некоторая доля виртуальности, которая красочно и явно проявилась в цифровых медиа. Актуальные способы коммуникации с другими людьми – это практики возведения «стеклянных стен», то есть таких обстоятельств, в которых мы вроде и скрыты в цифровых глубинах своего профиля, но при этом непременно сигнализируем об этом статусом «онлайна», косвенной коммуникацией и другими видами пользовательской активности.

Не замечали ли вы когда-нибудь за собой исполнения негласных правил поведения в сети? Будь то правило не лайкать определенный вид картинок и не оставлять комментарии на стене или писать незнакомцам, прежде чем добавить в друзья и сохранять определенный контент в закладки, но никогда не лайкать. Подобные заскоки кажутся чем-то исключительно субъективным, но в действительности негласные правила поведения в интернете тождественны совокупности личных привычек, поэтому и субъективность в таком случае крайне размыта.

Возможно, Канту бы понравился такой стихийный императив, когда буквально каждое наше действие вносит лепту во всеобщие правило. И с какого-то момента написать комментарий незнакомой знаменитости кажется для большинства менее странным, чем написать комментарий просто незнакомцу без ореола медийности.

Знаменитость в такой ситуации находится за толстой стеклянной стеной. Написание ей комментария не воспринимается как акт реальной коммуникации, в то время как от обычного незнакомца мы в большей мере ожидаем получить ответ, так что в большей мере ощущаем ответственность за написанное. Грубо говоря, в одном случае мы смотрим на себя со стороны как на члена толпы на рок-концерте, а во втором – просто как на человека, который заговорил с другим.

И пускай стеклянная стена обычного пользователя хрупка, но она также исполняет свою роль. Нередко и сам человек начинает неосознанно подражать обладателям более серьезной линии обороны, увеличивая уровень приватности своих страниц и выбирая способы взаимодействия с аудиторией вроде сторис, которые, на самом-то деле, – подарок для «маленького человека», ведь они позволяют осуществить по-маклюэновски горячую и отрешенную коммуникацию, крайне напоминающую способ общения звезды со своими фанатами.

Подытожим примером, прояснив, как же всё это связано с идентичностью. Способ, которым сейчас многие хотят вести Фейсбук, общаясь с большим количество людей публично в комментариях, – это способ нахождения идентичности в нелокализованной социальной группе и, соответственно, укрепления стеклянной стены. Ведь те, кто к этой группе не принадлежат, будут лишь наблюдателями, отчужденными от коммуникации в подписчики.

Подобные практики повсеместны, поэтому полезно проанализировать и свои привычки укрепления закрытости за стеклянными стенами, а также призадуматься, что именно обеспечивает эта закрытость – будете ли вы собой, если станете чуть более открытыми?

Пространство виртуальной коммуникации: ответить знакомому или посмотреть стрим?

В процессе коммуникации в интернете происходит любопытная подмена: её реальная составляющая заменяется виртуальной. Вместо прямого общения мы всё чаще пользуемся различным способам эмуляции. В этом плане массовая культура демонстрирует настойчивое стремление стать не просто способом занять время, а полноценным виртуальным другом.

Главным пристрастием современного зрителя является то, что в широком смысле можно назвать ток-шоу. Стримы, подкасты, дебаты, блоги, тексты в медиа или радио-монологи – первой и очевидной причиной увлечения подобными жанрами кажется желание узнать что-то новое. Но она формальна. Такая причина не объясняет, почему на регулярной основе сыны смотрят именно этих стримеров, а их отцы слушают записи только определенных радиоведущих. Можно предложить, что их с этим контентом связывает нечто больше. Всё это принадлежит к разговорному жанру и, не каламбура ради, название это говорящее. Оно указывает на то, что помимо развлекательной функции, которая может быть вторичной, интерес к ним вызван возможностью акта виртуальной коммуникации.

Виртуальная она потому, что, как правило, зритель ограничен строгой иерархией рассказчика и слушателя. Если реальный разговор предполагает смену этих ролей, то на том же стриме, несмотря на все чаты и донаты, зритель жестко сегрегирован и ему недоступна столь же простая возможность стать рассказчиком, что и в реальном общении.

Для реальной коммуникации со стримером, блогером или спикером на радио в действительности нужно не околачиваться в комментариях, а собирать аналогичную аудиторию.

Меж тем, вряд ли возмущение таким положением дел покажется кому-то адекватным, ведь зритель приходит совсем за иной вещью. Виртуальность коммуникации заключается в том, что для слушателя или читателя автор разговорного контента является чем-то вроде старого друга, который может и байку затравить, и про Платона рассказать, и похабно пошутить, но при этом никакие личные взаимоотношения в данном случае никого не связывают.

Иными словами, в каком-то смысле, виртуальная коммуникация – это что-то вроде безответной любви, но только если представить, что влюбленный может исполнить ряд своих притязаний, но опосредованным способом, качественно эмулируя счастливую романтическую историю.

Продолжая разговор о необходимости виртуальной коммуникации, как я думаю, это способ сублимировать отсутствие определенного вида отношений авторитета в современных реалиях. В сети Другой – распылен, закрыт стеклянной стеной и нигде конкретно не локализован. При том он всё еще сохраняет за собой характерные черты вроде того же авторитета или права оценивать.

Оставленный на задворках сознания незыблемый столп современной морали о том, что «все люди равны», приводит к диссонансу с существованием фигур авторитета (родителями, учителями, начальниками), которые могут восприниматься как агрессоры и нарушители этических норм. Не обойтись и без санкций, дабы показать, кто здесь равнее – начиная с личного неприятия, которое подтверждается закрепившимися в культуре репрезентациями личного неприятия других, и заканчивая собственным вкладом в подобную репрезентацию.

Получается, что классические фигуры авторитета, с которыми сталкивается современный горожанин, воспринимаются как обладатели незаслуженного авторитета. Соответственно, этот авторитет трактуется как ложный и напускной. Делается вывод, что подобная фигура словно бы украла или нечестно приобрела свое положение. 

Иными словами, фактически индивид сталкивается с авторитетом в реальной жизни, но при этом он искренне убежден, что этого авторитета нет, если он сам не санкционировал такую возможность.

Меж тем, человек всё же нуждается во взаимодействии с фигурами авторитета. Просто из-за того, насколько легко подмечать недостатки и промахи реальных людей, нужна отдаленная и чуть размытая за стеклянной стеной фигура. Посудите сами: блогер, публицист и иной автор – это такого рода авторитеты, которые не вынуждают их признавать, не дают реальных указаний и не отмечают исполнение оных.

Они мягко распространяют свое влияние, давая некоторое пространство контроля воспринимающему. Это руководитель, на работу к которому ты сам выбираешь, когда ходить. Это учитель, длительность и частоту уроков которого определяешь сам. Это родитель, требования которого выслушиваешь лишь по своему желанию.

Если вы наблюдаете за современными медиа, то можете легко вспомнить ситуацию, когда конфликт с аудиторией заключается в нарушении стерильности коммуникации и этого негласного договора о виртуальности автора. Внезапно выясняется, что автор – это не только образ, но еще и человек, который вполне себе может иметь недостатки или вообще забываться в порывах эгоизма. Распыленность такого другого, то есть фрагментарность восприятия его авторитета в такой ситуации смещается к целостной форме с директивными и ясными указаниями, что уже само по себе смущает ввиду привычки подчиняться исключительно мягкой силе. 

Это напоминает актору виртуальной коммуникации о том, что с кем-то его «собеседник» общается совсем по-другому, в рамках иной иерархии. И это так же ужасно, как если бы все ваши друзья собрались в баре, не позвав вас.

На этом можно провести явную черту между реальной и виртуальной коммуникацией. Реальная коммуникация – это про естественную и строгую иерархию, прямое воздействие и наличие требований, вне зависимости от согласия с ними. Виртуальная – это про мягкую силу, размытую иерархичность и с согласием, предваряющим каких-либо требования со стороны собеседника. 

Прощайте, узлы, зовите Другого

1. С кем возможна коммуникация в цифровой среде?

Помимо реальных собеседников мы можем общаться и с их эмуляциями. Самый привычный вид для нас – это медийные личности. Также мы можем не замечать некоторых актов коммуникации – допустим, обмена информацией с кодом сайта, на который мы заходим.

2. Почему иногда кажется, что нахождение в социальных сетях – это и про практики ограничения общения?

Дело в желании сохранить свою идентичность. Без ограничений мы теряем как ощущение собственного «Я», так и коллективные идентификации. Также, по-видимому, ограничения являются способом участия и регулировки конкуренции собеседников.

3. Чем общение в сети отличается от реального?

Можно выделить следующие ключевые различия:

а) конкуренция собеседников выше, так как в интернете куда проще достигнуть максимума людей, с которыми можно эффективно поддерживать общение;

б) мы общаемся не только с теми, кого можно назвать и признать настоящими собеседниками, причем как в буквальном смысле – иногда мы коммуницируем не с людьми – так и в переносном, когда коммуникация ограничивается малоосмысленными одобрительными комментариями и взаимными лайками;

в) коммуникация в интернете воспринимается не как что-то обязательное, а как личный инструмент по корректировке своих психических состояний;

г) эмуляторы общения конкурируют за наше внимание наравне с реальными собеседниками.

В том и состоит пространство проблемы – наравне с настоящими знакомыми и друзьями за наше общение борются и виртуальные субъекты коммуникации, при этом мы стараемся поддерживать стеклянную стену достаточно матовой, дабы идентичность за ней сохранила тайну индивидуальности и не растворилась в общественной ясности.


В оформлении использованы иллюстрации Jenna Arts.

Рекомендуем:
  1. Бенедикт Андерсон «Воображаемые сообщества»
  2. Эрик Хобсбаум «Изобретение традиции»
  3. Маршалл Маклюэн «Галактика Гуттенберга»
  4. Robin Dunbar «How Many Friends Does One Person Need?»