«Теории»: Что мы говорим и что имеем в виду. О понятии коммуникативной импликатуры

Месседж по ту сторону слов

Представьте, что вас попросили оценить рекомендательные письма кандидатов на должность лектора по философии. В одном из них написано: «Мой бывший студент, доктор Джеймс Смит, вежлив, пунктуален и дружелюбен. Искренне ваша, профессор Джил Джонс». Вы, думается мне, сделаете вывод, что Смит – плохой философ и является профнепригодным.

Но чем профессор Джонс дала это понять? Тем, что оставила недосказанным. Она не говорит (буквально), что Смит является плохим философом. Также это не следует логически из ее слов. Может оказаться, что Смит на самом деле вежливый, пунктуальный, дружелюбный и прекрасный философ. Но каким-то образом послание профессора Джонс обретает прямо противоположный подтекст.

Когда мы выражаем идею не буквально, как в вышеупомянутом примере, лингвисты говорят, что мы подразумеваем какое-то значение, а само это значение называют импликатурой. Этот термин был введен британским философом Полом Грайсом (1913-1988) в его классическом труде «Логика и речевое общение» (1975), переизданном в книге «Studies in the Way of Words» (1989).

Грайс выделил несколько видов импликатуры, важнейшим из которых считается импликатура в речевом общении. Речевая импликатура, подчеркивал Грайс, основывается не на значении употребленных слов (их семантике), а на том, каким образом они использованы и восприняты (то есть их прагматике).

Обоснование импликатуры по Грайсу

Грайс утверждал, что у истоков возникновения импликатуры как явления в вербальном общении стоит то, что между участниками диалога подразумевается сотрудничество: сообща они могут развивать разговор в соответствии с некоторой преследуемой ими общей целью. В более узком понимании, они ожидают друг от друга соблюдения четырех коммуникативных максим (известных также как максимы Грайса):

1) изложить не больше и не меньше информации, чем требуется в данной ситуации (максима количества информации);

2) не говорить того, что считаешь ложным или в истинности чего сомневаешься (максима качества информации);

3) не отходить от темы (максима релевантности);

4) излагать информацию кратко, систематично и последовательно, избегать двусмысленности (максима ясности).

По мнению Грайса, импликатура возникает при несоблюдении одной или более сформулированных им коммуникативных максим, или если они не соблюдались бы, не присутствуй в высказывании импликатура. В таких случаях сотрудничество участников разговора строится на передаче друг другу дополнительной информации, не заключенной в буквальном содержании сказанного. Эта информация и называется подразумеваемой.

В пример можно привести письмо профессора Джонс. Поскольку она сочла нужным написать это, мы предполагаем, что она пытается донести какую-то мысль. Но информации, данной ею, явно недостаточно. Нарушается максима количества. Из этого следует вывод, что она хочет передать что-то еще, что не пожелала выразить прямо, и самым логичным было бы предположить, что она намекает на то, что Смит не подходит на эту должность. Это адаптация одного из примеров, приведенных самим Грайсом.

Рассмотрим еще несколько ситуаций. Представьте, как кто-нибудь говорит: «Хорошо же ты [делаешь что-либо]» (нарушая максиму качества), имея при этом в виду, что тот, к кому обращена эта фраза, избрал не лучшую модель поведения в данной ситуации. Или многозначительно уходит от темы (максима релевантности), давая тем самым понять, что ваше замечание было неуместно. Или замысловато описывает что-либо (нарушая максиму ясности), чтобы подчеркнуть, что объект в некотором роде необычен.

Во всех вышеприведенных примерах говорящий явно нарушает одно из правил. Но иногда импликатура возникает как раз чтобы предотвратить это нарушение. Представьте, что вам нужен бензин, и кто-то говорит вам: «здесь гараж за углом» (еще один из примеров Грайса).

Если говорящий при этом не знает наверняка, что гараж открыт, то его утверждение противоречит максиме качества. Поэтому, исходя из того, что собеседник с вами сотрудничает, вы делаете очевидный вывод, что гараж на самом деле открыт. Следовательно, его ответ помимо явно вложенного в него смысла несет еще и подтекст, даже если он не был обозначен буквально или не следует непосредственно из сказанного.

По мнению Грайса, связь между высказываниями и подтекстами, которые в них заложены, рациональна. Подразумеваемый смысл может быть спрогнозирован или, если вам угодно, вычислен, исходя из предположения, что говорящий следует коммуникативным максимам. При этом не делается исключения для буквального значения сказанного, контекста и жизненного опыта.

Грайс отнюдь не требует от слушателя выстраивать всю эту логическую цепочку каждый раз, когда он сталкивается с импликатурой, – подтекст улавливается интуитивно. Он лишь утверждает, что импликатура в принципе всегда может быть логически выведена из максим.

Характерные черты речевой импликатуры

Грайс выделяет несколько отличительных черт коммуникативной импликатуры, в том числе отменяемость, неотрывность и неопределенность. Импликатура может быть сведена на нет дополнительным утверждением, которое даст понять, что говорящий сознательно уклонился от соблюдения максим, таким образом подтекст не нужно будет предугадывать. Например, в своем письме Джонс могла добавить: «Но это отнюдь не означает, что он плохой философ».

Коммуникативная импликатура неотделима (за редким исключением) от непосредственного содержания сказанного, равно как и от интонации, с которой это было произнесено, и возникнет даже если человек облечет свою мысль в другие слова.

Наконец, импликатура может быть неопределенной, потому что существует бесчисленное множество возможных ее интерпретаций. Например, говоря: «Джульетта как солнце», Ромео может подразумевать, что она красивая, лучезарная, животворящая и так далее, и все эти интерпретации соответствуют вкладываемому в эту фразу посылу. Метафоры и многие другие языковые приемы созданы именно для этого.

Различие между тем, что было сказано, и тем, что имелось в виду – не чисто философский вопрос. Это яркий пример того, насколько многогранны возможности нашего речевого аппарата.

Обычно мы полагаемся на импликатуру как на средство, обогащающее и дополняющее нашу речь, что, в свою очередь, экономит время и является хорошим способом передавать информацию, не предназначенную для посторонних ушей. Но это удобство порой порождает этические и юридические проблемы. Несем ли мы за то, что подразумевали, такую же ответственность, как за то, что сказали вслух?

Рассмотрим пример из реальной жизни. Во время слушания по делу банкротства в 1966 американского кинопродюсера Сэмюэла Бронсона спросили, имел ли он когда-либо банковский счет в Швейцарии. Он ответил: «Компания имела счет в Цюрихе на протяжении около шести месяцев», что подразумевало, что у него самого счета не было. Но это было неправдой.

Можно ли обвинить Бронстона в даче ложных показаний? Фактически он не сказал неправды. (На этом слушании его осудили за лжесвидетельство, но позже приговор был отменен Верховным судом США).

Те же вопросы возникают, когда речь идет о согласии. «Может, поднимемся наверх?» обычно является намеком на секс. Но согласен ли на это сам говорящий? Мог ли он не заметить подтекста в собственных словах? (А что, если Бронстон предпочел не замечать подтекст, который несли его показания?)

Так не стоит ли нам, во избежание разногласий и неловкостей, изъясняться более ясно и недвусмысленно? И осуществимо ли это, учитывая, насколько человеческое общение прагматично?

Не все философы и лингвисты принимают теорию Грайса о том, как работает коммуникативная импликатура, но все без исключения признают, что он открыл очень распространенный в человеческом общении феномен. Грайс познакомил нас с важным мысленным инструментом, ведь с импликатурой и вопросами, которые она порождает, мы сталкивались, сталкиваемся и будем сталкиваться повсеместно.

Оригинал

Фото на превью: Встреча президента Южного Вьетнама Нгуена Ван Тхьеу с президентом США Ричардом Никсоном 2 апреля 1973 года. Flickr/AP

В оформлении использованы работы niki hare.

Об авторе: Мария Касмирли (Maria Kasmirli) – научный сотрудник в Шеффилдском университете, а также преподаватель в Школе европейского образования в Ираклионе, Крит.