«Теории»: О времена, о нравы! Краткая история этики
Намечая линии
Пространство моральных норм и этических учений столь обширно, что поначалу не обойтись без краткого и лапидарного, почти тезисного изложения. Любое сокращение есть упрощение, однако оно может быть полезным для первичного вхождения в тему. Ведь понимание – это расширение круга, внутри которого уже необходимо оказаться.
Существует множество самых разных классификаций этических систем. Например, привязка учений к вопросам онтологии с выделением идеалистически и материалистически ориентированных этик. Другим довольно популярным подходом является выведение этической специфики из особенностей общества и его морали: здесь будут выделены первобытная, античная, средневековая этики, а также системы Нового времени и современной философии.
Еще один, традиционный способ ранжировать этики – рассмотреть в качестве ключевого один из вопросов этики (автономия/гетерономия морали, консеквенционализм/нонконсеквенционализм, рациональная/иррациональная этика и т. д. и т. п.). Также авторы, сводящие этику к философии морали, часто в качестве главного вопроса выделяют проблему природы и происхождения моральных норм, что в итоге дает 3 или 4 больших группы теорий (религиозные, натуралистические и социальные + возникшие в XIX-XX вв. психоаналитические и психологические теории).
Однако если отдать некоторое преимущество исторической преемственности в развитии этической мысли, то в целом все множество самых разных учений и теорий европейской философии можно более-менее уместить на нескольких культурно-исторически обусловленных линиях.
Линия №1: от внешнего к внутреннему
(От неолита до XXI века)
Любая этика – это поиск формулы для ответов на ситуации, в которых приходится делать выбор. Моральные максимы нужны людям прежде всего для того, чтобы снизить степень неопределенности (а вместе с этим снять сопутствующую тревогу).
Однако если традиционные общества предпочли остаться на уровне устойчивых и нерефлексируемых правил, то Западное общество пошло по пути сложного перехода от подчинения внешним нормам к их интроекции и индивидуальной ответственности за понимание существующих предписаний. На этой линии можно обозначить три поворотных точки.
Первая точка ознаменовала возникновение фиксированных (в устной традиции, а затем и в тексте) запретов и требований. Прежде всего, это Талион или правило равного воздаяния. Талион ограничил родовую месть, введя закон, объясняющий процедуру наказания.
Справедливое воздаяние со временем принимало разные формы, но всегда оставалось системой, позволяющей измерить ущерб и предложить схему его возмещения. В одних случаях это буквальное повторение произошедшего. Например, нанесение такой же раны преступнику, а порой и воспроизведение преступления (отплата измены правом сексуальной связи с женой обидчика, убийство члена семьи у нерадивого строителя, чья работа повлекла смерть и т. д.). В других случаях и культурах со временем появилась более отвлеченная система измерения ущерба, вводящая эквиваленты (прежде всего, возмещение деньгами и другими ценными предметами).
Принцип «око за око» не позволяет учесть многие нюансы этической ситуации (например, преднамеренность или случайность), однако он отвечает на вопрос «как восстановить баланс внутри сообщества после произошедшего эксцесса или преступления?». Слабостью Талиона всегда будет его ограниченность вопросом оценки ущерба. Его предписания практически лишены проективной силы: они лишь могут предупредить нарушение, но не позволяют заранее оценить моральность поступка.
Вторая точка на этой линии – возникновение Золотого правила нравственности. Появляется это правило в разных источниках и эпохах: схожие формулировки можно найти у античных философов, арабских и индуистских мыслителей, Конфуция и авторов Нового времени. Вероятно, сперва возникает негативная формулировка («Не делай другим того, чего не хочешь себе»), которая затем порождает другие варианты.
На сегодня сложно сказать, какой аспект этого правила был ключевым – опасение невзаимности или апелляция к вчувствованию, но в любой трактовке данное правило предполагало возникновение морального воображения, способности представить себя на месте другого. Золотое правило – это модель зеркала, которая частично переносит оценку поступка (как планируемого, так и содеянного) внутрь, в пространство индивидуальных чувств и ожиданий.
В этой подразумеваемой зеркальности («другие – такие же, как я») и состоит ограничение и слабость данного правила. Люди в своих интересах и предпочтениях могут различаться весьма серьезно, и поэтому благое пожелание «для себя» вполне может обернуться непониманием (например, другой культуры или ценности) и моральным насилием в отношении другого.
Условно и в шутку предел Золотого правила можно назвать парадоксом мазохиста: индивидуальное благо или удовольствие другого вполне может основываться на принципиальной несимметричности («я хочу получить то, что не собираюсь делать другим» или «я отдаю и не нуждаюсь в ответном даре»).
Золотое правило по-настоящему открыло в человеке морального субъекта, самостоятельно (усилиями ума и воображения) оценивающего ситуацию и принимающего решения. В то же время оно искусственно закрывает вопрос о природе блага (словно оно самоочевидно для всех) и избавляет от необходимости быть чутким к другому – к его групповым и индивидуальным особенностям.
Третьей точкой в этой линии стал категорический императив Канта. Максима кантианского долга – это по сути попытка уйти от «зеркала», которая, однако, порождает дополнительные сложности. Модель, по которой мыслил Кант, предполагает явную аналогию с законодательством – ведь именно перед законом люди равны, вне зависимости от индивидуальных особенностей и склонностей. Скорее всего явно или интуитивно он понимал трудности Золотого правила, прямо вытекающие из факта участия личного воображения (которое может быть весьма тенденциозно в оценке вещей).
И действительно, предлагая лишь форму для морального повеления (ведь содержание – это уже конкретика, привязанная к реалиям и склонностям индивидов), Кант преодолевает парадокс мазохиста. «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом» – это формула для этически безупречного действия любого субъекта, поставленного в данный контекст. Отталкиваясь от субъекта, его разума и внутренних принципов (а не реалий и последствий), Кант придает высокое значение устройству души.
По сути, его этика – это теория о том, как правильно желать и избежать чувства вины. Остается лишь маленькая проблема: формальный принцип не предписывает сути деяний, и поэтому способ действия для каждой ситуации нужно изобрести с нуля, на свой страх и риск (Кант всерьез отмечает, что до конца в полной моральности своих поступков мы никогда не сможем быть уверены).
Обычно мы пользуемся тем, что Кант называет «гипотетический императив» – это правила действия с условием: «делай так, если то-то». Но в таком случае мы подчиняем моральность своего поступка то ли внешним условиям, то ли внутренним индивидуальным склонностям. Поэтому необходимо правило, которое работает всегда. Понять желание отыскать безусловные правила – несложно, но на практике чрезвычайно трудно обосновать такой императив.
Категорический императив Канта целиком и полностью переносит ответственность за понимание долга и его исполнение на субъекта (разум). Именно так достигается полная независимость морали от мира. Однако зиждется она на вере в абсолютные полномочия разума в диктовании своих принципов воле, совершающей деяния.
С появлением представлений о бессознательном (т.е. о том, что разум или сознание – отнюдь не хозяин в душе) эта система оказывается под вопросом, который тоже можно сформулировать в виде парадокса – на этот раз парадокса садиста. Суть его в том, что категорический императив не дает нам средств для безупречного разделения разумных велений долга и скрытых велений чувства/желания.
А потому, как замечает Жижек, легко представить себе садиста, который не только не знает о своем патологическом желании приносить другим моральные страдания, но и оправдывает свои деяния профессиональным или иным долгом (в духе жесткого преподавателя, уверенного в необходимости строгости как сути самой работы).
В дальнейшем на этой линии будет происходить ощутимое замешательство: одни будут пытаться вновь обосновать претензии разума на самоконтроль, другие – искать исток морали в признании границ разума. После Канта происходит несколько попыток ослабить ригоризм этики, иногда с сохранением достижений его деонтологии, иногда без. Но в целом до сих пор базовым представлением о нравственности у западного человека, несмотря на критику, остается идея о внутренней моральной саморегуляции поведения.
Исследования нейрофизиологии и этологии, пси-теории и концепции постмодерна, а также многие другие часто строятся на критике этого представления, но пока не в силах утвердить новую логику. Таким образом, в наши дни доминирует представление о моральной свободе и ответственности субъекта с некоторой долей оговорок и поправок (на бессознательное и интерсубъективное).
Линия №2: от морализаторства к этическому знанию
(От античности и древнего востока до XXI века)
Люди всегда стремились к регуляции внутри социальных групп, однако отнюдь не сразу к этим регуляторам прилагалась теория. Понимание разницы между обучающим/работающим знанием и знанием описывающим/объясняющим, не свойственно многим ранним и даже классическим теориям. Даже в системе Канта не всегда легко разделить морализаторство и теорию морали. То же самое касается и других элементов этического знания: профессиональная этика и разные формы прикладного знания в этике появляются не сразу, а к своему осмыслению приходят и того позже.
Стоит сразу же заметить, что многие, описывая лишь начало этой линии, упрощают процесс до одномерной схемы в духе «от частных, конкретных норм к универсальным законам». Да, конечно, людям сперва было свойственно распространять мораль только на «своих» (чужак лишен прав), но со временем смягчение нравов привело к христианскому универсализму («возлюби ближнего») и попыткам морально-правовой регуляции в отношении врагов, преступников и недееспособных.
Однако эта схема неточна, т. к. уже гегелевская формула движения знания подчеркивала диалектичность данного процесса: мысль стремится не к абстрактному, а к конкретному в мышлении. И если мы всерьез рассмотрим современный период этики, то увидим, как стремление к универсальным максимам постепенно сменятся запросом на индивидуальное нормотворчество и прикладное использование этико-философских систем.
Развитие этического знания находилось в серьезной зависимости от эпохи, общества и доминировавшей в нем морали, поскольку такое знание (как и любое) подчиняется определенным эпистемическим закономерностям.
Первый этап, который можно назвать периодом прото-этики в обыденном знании, приходится на эпоху обычая общины. По большому счету, трайб не нуждается в теории, т. к. опирается на привычку или традицию, в лучшем случае эту функцию выполняют рефлексивные элементы мифа. Единственным императивом обычая является призыв «Действуй как все», который занимает промежуточное положение между сущим и должным (и поэтому легко читается и как практическое требование, и как веление морали).
В то же время прото-этические знания легко эксплицируются из фольклора этноса (сказки, пословицы, поговорки). Бурдье называет это «народной нравственностью» и указывает на постоянство целого ряда добродетелей внутри этой нравственности – например, верность себе («я такой, какой я есть», «это меня не изменит»), верность «своим», верность данному слову и др.
Второй этап хорошо заметен в период появления полисной и государственной морали – это этап философской теории, которая, впрочем, еще не отделена от морализаторства и идеологии. Так античные философы довольно часто прямо переносили свои мировоззренческие ориентиры в область метафизики, выводя должное из привычного (но представляя все с точностью до наоборот).
Пример античной этической мысли очень хорошо показывает потребность общества того времени в формировании общего интереса (скрепляющего роды и фратрии в социум). Обоснование понятий блага и добродетели по большому счету и призвано создать гражданина, который будет действовать на общее благо. Например, поэтому выше прочих добродетелей жители полиса почти всегда ставили храбрость (защита города) и справедливость (честное распределение, снижающее конфликты).
И вместе с тем почти всегда это «двойная мораль», строго различающая требования к людям в зависимости от их пола, социального статуса, профессии и т. п. Стоит отметить, что в эллинистический период философская этика сделала серьезный акцент на индивидуализме, что было связано с определенной атомизацией римского общества (однако с гибелью того общества последовал откат и в этике).
Третий этап этического знания – это первый шаг в его дифференциации. В Средние века мы можем видеть не одну, а целых две (часто несходных) тенденции. С одной стороны, философская теория о морали приобретает явное стремление к универсализму и вердиктным решениям, но с другой стороны, появляется этикет – как сугубо практическая и конкретная регламентация поведения (строго в соответствии со статусом).
По сути, когда говорят о доминирующем влиянии христианства в культуре Средних веков, то почти целиком игнорируется историческая реальность – реальность цеховой и сословной морали, не знающей человека как субъекта без социальной принадлежности.
Именно на этой основе четвертый этап произведет окончательное размежевание между профессиональной моралью (и ее теоретическим двойником – проф. этикой) и свободным выбором индивида (что в Новое время будет зафиксировано этикой принципа).
Ну и наконец современное общество продолжит тенденцию атомизации социальной жизни и социальной морали, что будет порождать не только новые проблемы («открытые проблемы»), но и новые формы этического знания, такие как прикладная этика, биоэтика, практическая этика (по П. Сингеру), индивидуальное моральное нормотворчество и т. д. На сегодня можно зафиксировать, что этика – это аддитивная совокупность очень разных типов знания (философское учение, проф. этика, прикладная этика и др.).
Линия №3: от вопроса о благе к вопросу о долге и обратно
(От софистов и Сократа к Канту и ХХ веку)
Поскольку философское рассмотрение – это всегда поиск предельных оснований, то в классификации этик важно обнаружить некий безусловно повторяющийся элемент. Довольно часто по умолчанию здесь подразумевается дихотомия «добро-зло» или просто категория «благо».
На мой взгляд, эта теоретическая рамка подходит классическим теориям, но неудобна для целого ряда других. Поэтому в качестве базового элемента любой этической системы я буду считать поступок и необходимость его как-то оценить. Исходя их этой теоретической рамки, легко увидеть два вектора размышления на тему моральных поступков: первый – это оценка поступка по последствиям (в самом широком смысле), второй – оценка через призму мотивов (и всего что предшествует поступку или опосредует его).
Здесь стоит сразу отметить, что оценка в системе «добро-зло» (и ее аналогов) прямо соотносится с оценкой последствий, попытки запихнуть в эту систему мотивы – это скрытое определение мотивов через последствия, пусть даже только подразумеваемые. Поэтому для оценки намерений приходится вырабатывать свои понятия, в качестве наиболее универсальных мы возьмем «долг-желание» (хотя стоит помнить и о других «эгоизм-альтруизм», «выученное-спонтанное» и др.). Отсюда несложно обнаружить два класса этических систем.
Первый класс – это этики блага, обосновывающее связь последствий с данной категорией. К этикам блага относятся любые системы, прямо определяющие благо как что-то реальное: например, гедонизм, эвдемонизм, утилитаризм, разумный эгоизм, этический рационализм Сократа и др. При желании из них можно выделить подкласс этик качества, которые квалифицируют поступок скорее по степени воплощения определенного морального качества в нем.
Однако и логика воплощения, и апелляция к связи блага и последствий здесь та же, что и у этик блага. К таковым относятся этика добродетели, этика заботы, этика любви и др. В целом этики блага и этики качества можно объединить под лейблом этики идеала, поскольку каждая такая система явно или имплицитно выстраивает идеальное соотношение между поступком, последствием и неким высшим благом.
Второй класс этических систем – этики долга, которые в противопоставлении этикам идеала можно назвать этиками (внутреннего) принципа. К таковым относятся прежде всего этика Канта и другие варианты деонтологий (локкеанская, интуитивистская и др.).
Этика долга представляется подходом, намного выше ставящим формальное определение моральных поступков, чем их содержание. Также с подачи Броуда этики долга понимаются как системы аргументации, отрицающие возможность квалификации поступка через какие-либо последствия.
Можно отметить, что обращение к вопросу как блага, так и долга время от времени предпринимается на новых основаниях в современной этике. Это в свою очередь порождает как обратное движение от безусловности и ригоризма деонтологий к учету контекстов и сфер приложения. В иных случаях возникают гибриды или учения, расширяющие систему оценки поступка: к таким можно отнести, например, теорию моральной удачи Нагеля или современную аретологию Энском.
В качестве резюме этой краткой истории этики, стоит заметить следующее. Этика всегда будет находится в очень двусмысленном положении по отношению к реалиям. С одной стороны, принцип Юма («гильотина Юма»), утверждающий невозможность чисто логического перехода от суждения реальности («так есть») к предписанию («так должно быть»), является общепризнанным в философии.
С другой стороны, отвлеченные теории в этике интересны разве что любителям абстрактного умствования с серьезной долей эскапизма. Именно поэтому исторически этика всегда была попыткой как-то объединить нормативную этику и теоретическую.
Собственно, за каждым этическим «-измом» и стоит некое изобретение, сочетающее в разных пропорциях нормативность и теоретизацию. Идеальное соотношение не найдено, да и вряд ли возможно, но благодаря этому этические вопросы остаются актуальными, а сама этика продолжает развиваться.
- Аристотель – «Никомахова этика»
- Питер Сингер – «Практическая этика»