«Переводы»: Председатель кафедры философии в CUNY-Lehman о том должна ли наука быть опровергаемой?

Современная наука стала невероятно сложной, а Витгенштейн как-то заметил, что философии самое время заняться языком, так как науке она уже помочь не может. Но так ли концептуально бесполезна для современной науки философия? И если нет, то чем она вообще может помочь? Concepture публикует перевод статьи Массимо Пиглиуччи (Massimo Pigliucci) председателя кафедры философии в CUNY-Lehman и автора книги «Ответы по Аристотелю: Как наука и философия могут привести нас к более осмысленной жизни». 

Общая теория относительности – рациональная наука;  а «теории» психоанализа, также как и статьи Маркса по поводу разворачивающихся исторических событий – псевдонаука. К такому заключению пришел несколько десятилетий назад Карл Поппер, один из наиболее влиятельных научных философов. Поппера интересовала проблема, которую он называл «проблемой демаркации», проще говоря, как отличить науку от не-науки, и в частности конкретную научную дисциплину от псевдонауки. Он долго и напряженно размышлял над этим и выработал простой критерий: опровергаемость. Для того, чтобы понятие считалось научным, нужно показать, что в принципе оно могло бы быть ложным, если бы было ложным.

Поппера впечатлила теория Эйнштейна, так как в 1919 году она нашла очень зрелищное подтверждение в виде затмения солнца, поэтому Поппер провозгласил данную теорию как классический пример рациональной науки. Вот как он отделил теорию Эйнштейна с одной стороны и теории Фрейда, Адлера и Маркса с другой в книге «Предположения  и опровержения»:

«Теория гравитации Эйнштейна четко удовлетворяет критерию опровергаемости. Даже в случае, если измерительные приборы того времени не позволяют нам заявить о результатах исследования с большой достоверностью, явно существует возможность опровергнуть эту теорию.

Марксистская теория исторического процесса, несмотря на всю серьезность попыток ее основателей и последователей, в итоге превратилась в практику предсказаний. Во многих своих ранних формулировках эти предсказания можно было проверить и  опровергнуть. Однако, вместо принятия этих опровержений, последователи Маркса стали иначе интерпретировать как саму теорию, так и факты, чтобы они не противоречили друг другу.  Таки образом они спасли теорию от опровержения.…  И таким образом, они придали «конвенциональный поворот»  теории; благодаря этой самой стратегии они разрушили ее научный статус, который был так громко заявлен.

Две психоаналитические теории находились в отдельной группе. Они просто были не тестируемыми, и, следовательно, неопровержимыми. Не существует определенного человеческого поведения, которое противоречило бы им…. Лично я не сомневаюсь, что многое из того, что они говорят, имеет важное значение, и вполне может проявить себя в психологической науке, которая является проверяемой. Но это не значит, что «клинически наблюдения», которые, как наивно полагают психоаналитики, подтверждают их теорию, доказывают это не больше, чем ежедневные подтверждения прогнозов практикующих астрологов».

Как выясняется, высокая оценка Поппером величайшего эксперимента в 1919 году вероятно была несколько оптимистичной: когда мы обращаем внимание на исторические детали, мы обнаруживаем, что ранняя формулировка теории Эйнштейна фактически содержит математическую ошибку, которая предсказывает в 2 раза более сильное отклонение лучей света под воздействием  гравитационных масс, подобных солнцу – именно это и проверялось во время затмения солнца. И если бы теория была проверена в 1914 году (как планировалось изначально), она (очевидно) была бы признана ложной. Более того, были значительные ошибки в наблюдениях 1919 года, и один из ведущих астрономов, который проводил исследование, Артур Эддингтон, похоже тщательно отбирал данные для наиболее точного подтверждения теории Эйнштейна. Жизнь и наука совсем непросты.

Все это звучит замечательно, но почему работа, написанная в начале прошлого века философом – каким бы он ни был выдающимся – должна быть интересна сегодня? Возможно, вы слышали кое-что о теории струн. Именно об этом спорят в сообществе фундаментальной физики уже несколько десятков лет и ищут ответ, который нобелевский лауреат по физике Стивен Вайнберг грандиозно назвал «теорией всего». На самом деле это не теория «всего», фактически, теория струн даже не является теорией, если за этим названием скрывается зрелые концептуальные структуры, такие как теория эволюции или теория континентального дрифта.  На самом деле, теория струн является скорее общей системой – наиболее математически сложной из существующих на данный момент – цель которой решить фундаментальную проблему современной физики: общая теория относительности и квантовая механика – это очень удачные научные теории, однако, когда мы применяем их к определенным проблемам, таким как физика черных дыр или проблема сингулярности, вызвавшая появление вселенной, то их прогнозы поразительно отличаются.

Физики признают, что либо одна из теорий, либо обе теории сразу, неверны или недостаточны. Теория струн – это попытка согласовать их путем включения в более широкое теоретическое поле. Но есть одна сложность: в то время как некоторые представители фундаментальной физики уверенно доказывают, что теория струн не только многообещающая научная теория, но и «единственно возможная», другие презрительно отвечают, что это даже не наука, поскольку она не проявляется эмпирически: вибрирующуие суперструны, множественные, свернутые время-пространства и другие черты этой теории невозможно проверить экспериментальным путем, и они являются математическим эквивалентом метафизических измышлений. А слово «метафизика» не является комплиментом в профессиональном жаргоне ученых. Удивительно, что бесконечная едкая критика, которая становится все более широким достоянием общественности, фокусируется на идеях Карла Поппера. Что же, собственно происходит?

Я  сидел в первом ряду во время подобной, скажем так, откровенной дискуссии в прошлом году, когда был приглашен на семинар по вопросу о статусе фундаментальной физики, и в частности о том, что некоторые называют «струнные войны». Организатор – Ричард Дэвид из Стокгольмского университета, научный философ с большим опытом в теоретической физике. Он также является сторонником чрезвычайно умозрительного, хотя возможно и инновационного, типа эпистемологии, которую используют приверженцы теории струн, чтобы укрыться от обвинений будто их математическое воображение чересчур разыгралось и не связано с какой-либо реальной наукой. В мои обязанности входило дать участникам – эклектичному собранию ученых и философов, с вкраплениями нобелевских лауреатов – ясное понимание того, о чем я рассказываю в своем вводном курсе философии наук: что именно сказал Поппер и почему, так как некоторые физики бросались обвинениями в своих критически настроенных коллег, которые громко требовали исключить теорию опровергаемости из научной практики.

За несколько месяцев до семинара, многие выдающиеся ученые в этой области пользовались всевозможными средствами – от статей в виде манифестов в престижном журнале «Nature» до постов в Твиттере – чтобы добиться повсеместной PR-кампании, победить и удержать контроль над самым сердцем современной фундаментальной физики. Позвольте мне продемонстрировать вам обмен репликами, чтобы вы почувствовали соответствующее настроение: «Мы опасаемся, нам будет трудно отделить такую «науку» от мышления в стиле «ньюэйдж», от научной фантастики», - сказал Джордж Эллис, критикуя сторонников теории струн; а Забине Хоссенфельдер добавила: «Пост-эмпирическая наука – это оксюморон». Питер Гэлисон четко обозначил цену ставки в этом вопросе, когда писал: «Это спор о самой природе знания физики» С другой стороны, космолог Шон Кэрролл написал в Твиттере: «Настоящая проблема с политикой опровергаемости, на мой взгляд, состоит вот в  чем: мы не можем сказать заранее какая теория правильно описывает мир», - и добавил, - «[опровергаемость] всего лишь девиз, за который ухватились ученые, не имеющие философской практики.» И наконец, (но на самом деле высказываний было больше, много больше), Леонард Зюскинд насмешливо предложил неологизм «Попперацци» для обозначения чрезвычайно наивного (по его мнению) представления о том, как устроена наука.

Это довольно резкое – и довольно публичное  - обсуждение престижными академиками  показывает нам, что происходит, когда одни берутся за философские понятия, а другие наоборот, категорически их отрицают, но при этом не удосужились в них как следует вникнуть. В данном случае в центре была идея Поппера о философии наук и ее применении к проблеме демаркации. Особую иронию всему этому придает -  на взгляд людей, подобных мне, кто начал академическую карьеру как  ученый (эволюционная биология) и в конце концов пришел к философии после кризиса среднего возраста – то, что сегодня множество ученых, особенно физиков, довольно пренебрежительно относятся к философии. Как раз несколько лет назад Стивен Хокинг провозгласил, что философия умерла; Лоренц Краусс  язвительно заметил, что философия напоминает ему старую шутку Вуди Аллена «кто не умеет, тот учит, а кто не может учить, тот преподает физкультуру»; а популяризаторы науки Нил де Грасс Тайсон и Билл Най выразили удивление, что кто-то из молодых людей захочет «потратить» свое время на изучение философии в колледже.

Громкие споры в социальных сетях и научно-популярных изданиях помогают понять, как много людей разбираются в физике и даже как много физиков разбираются в важных вопросах своей области.

Это довольно новое, и далеко не типичное поведение для физиков. Сравните надменное отношение к оппонентам в дебатах, описанных выше, с тем, что Эйнштейн писал своему другу Роберту Тортону в 1944 г. на ту же тему: «Я полностью согласен с тобой насчет важности и образовательной ценности методологии, а также истории и философии науки. Очень многие сегодня  - и даже профессиональные ученые – похожи на людей, которые видели много деревьев, но никогда не видели леса. Знание исторической и философской ситуации делает ученого независимым от предрассудков, присущим его поколению, от которых часто страдают ученые. Эта независимость, созданная философскими прозрениями,  по моему мнению, есть признак, отличающий простого ремесленника или специалиста от того, кто действительно стремится к истине». По стандартам, заданным Эйнштейном, среди современных физиков много ремесленников и сравнительно мало тех, кто стремится к истине!

Чтобы представить вопрос в перспективе, скажем, что мнение Эйнштейна о философии не было присуще и ученым его времени; безусловно, современные приверженцы теории струн – это маленькая группа людей в сообществе физиков, а представителей теории струн в Твиттере еще меньше, хотя пожалуй эта наиболее говорливая ее подгруппа. Философический шум, создаваемый ими, вероятно, не дает представления о чем обычно говорят и думаю физики, тем не менее, он важен именно потому, что они так выделяются на общем фоне; громкие споры в социальных сетях и научно-популярных изданиях помогают понять, как много людей разбираются в физике и даже как много физиков  уделяют внимание важнейшим вопросам своей науки.

Таким образом, кажется, что видимая нам часть сообщества физиков разделилась на тех, кто открыто пренебрегает философией и тех, кто думает, что разбирается, какая философия здесь уместна, в то время как идеологические оппоненты этого не понимают. На кону не просто обычный кусочек академического пирога, но публичное признание и уважение друг другом гуманитарных и точных наук, не говоря о миллионах долларов на исследовательские гранты (для физиков, не философов). Пора серьезно взглянуть на значение философии Поппера,  и ответить на вопрос, почему она очень важна для точных наук, если в ней хорошо разобраться.

 Как мы видели, послание Поппера кажется обманчиво простым и – будучи сжатым в сообщение для Твиттера – оно обмануло многих умных комментаторов, которые недооценили его сложный философский подтекст. Если бы нужно было превратить эту философию в лозунг на бампере машины, он звучал бы примерно так: «Если это нельзя опровергнуть, значит это не наука; хватит тратить свое время и деньги»

Но добротная философия не сводится к короткому лозунгу на бампере, поэтому нельзя остановиться и сделать вид, что больше нечего сказать. Поппер сам многократно менял свое мнение по множеству вопросов, связанных с опровергаемостью и демаркацией на протяжении своей карьеры, как сделал бы любой вдумчивый мыслитель, попадая под критику и контраргументы своих коллег. Например, первоначально он отрицал любую роль проверки при создании научных теорий, считая, что было бы довольно легко «проверить» понятие, если активно искать ему подтверждения. Конечно же, современные психологи создали для такой тенденции термин, известный и простым людям, и ученым: «оправдательное мышление».

Тем не менее, позже Поппер признал, что доказуемость – особенно очень дерзких и новых гипотез – это часть здравого научного подхода. В конце концов, причина, по которой Эйнштейн стал научным светилом за одну ночь после полного затмения солнца в 1919г., заключается именно в том, что астрономы подтвердили истинность данной теории на всей планете и выявили, что она достаточно согласована с эмпирическими данными. Для Поппера это не значило, что теория общей относительности была «истинной», а лишь, что она выдержала еще один день испытаний. В самом деле, сегодня мы не думаем, что эта теория является «истинной», по причине вышеназванных конфликтов в определенных областях с квантовой механикой.

Однако эта теория выдержала множество проверок за прошедшее столетие, а самое свежее подтверждение этой теории появилось несколько месяцев назад при обнаружении гравитационных волн.

Научные гипотезы должны проверяться многократно и при разных условиях, прежде чем мы будем обоснованно уверены в результатах.

Поппер также поменял свое мнение, по крайней мере,  о потенциале жизнеспособной исторической теории Маркса (и о статусе дарвиновской теории эволюции, в отношении которой он сначала был настроен скептически и полагал, ошибочно, что ее идея возникла из тавтологии). Он признал, что даже самые лучшие научные теории часто закрыты от опровергаемости из-да их связи с вспомогательными гипотезами и исходными установками. Когда мы проверяем теорию Эйнштейна с помощью телескопов и фотопластин, направленных на солнце, мы одновременно проверяем теорию фокуса, а также оптическую теорию, которая используется в конструировании телескопов, добавим к этому допущения, лежащие за математическими расчетами, необходимые для анализа данных, добавим много разных вещей, которые ученые принимают как само собой разумеющееся и считают их истинными изначально, в то время как все их внимание обращено на основную теорию. Если случается что-то непредвиденное, возникает несовпадение между интересующей нас теорией и сопутствующими наблюдениями, то этого недостаточно, чтобы незамедлительно отклонить данную теорию, поскольку причиной может стать ошибка в одной из дополнительных установок. Вот почему научные гипотезы должны проверяться многократно и при разных условиях, прежде чем мы будем обоснованно уверены в результатах.

Первоначальная работа Поппера,  большею частью выполненная в одиночку, нанесла на карту проблему демаркации, подталкивая философов работать над разработкой здоровых определений философии в вопросе, чем наука является, а чем нет. Все это продолжалось до 1983г., когда Ларри Лаудан опубликовал материал «Крах проблемы демаркации» оказавший большое влияние; в этой работе он утверждал, что проекты, связанные с демаркацией, являются, по сути, пустой тратой времени для философов, следовательно – среди многих других причин – велика вероятность, что никто никогда не сможет описать небольшой набор необходимых и взаимодостаточных условий, чтобы определить понятия «наука», «псевдонаука» и тому подобное. А без таких условий, заявил Лаудан, поиск каких-либо принципиальных различий между ними безнадежное занятие.

«Необходимые и взаимодостоточные» это логико-философский термин, но необходимо отметить, что имел в виду Лаудан. Он думал, что Поппер и другие пытались предоставить точные дефиниции для науки и псевдонауки, подобные дефинициям элементарной геометрии: треугольник, например, это любая геометрическая фигура, сумма внутренних углов которой равна 180 градусам. Наличие этого свойства одновременно необходимо и (ведь без него рассматриваемая фигура не является треугольником) и достаточная (поскольку это все, что нам нужно знать, чтобы подтвердить, что мы действительно имеем дело с треугольником). Лаудан  справедливо заявлял,что никогда не будет найдено подобного решения для проблемы демаркации просто потому, что «наука» и «псевдонаука» - сложные, многомерные и изначально размытые понятия, не допускающие резких ограничений. Физики, жалующиеся на «Попперацци», выдвигают такое же обвинение, что и Лаудан: критерий опровергаемости Поппера слишком примитивный инструмент не только для того, чтоб отличить науку от псевдонауки (что должно быть довольно легко), но a fortiori отделить рациональную науку от нерациональной в такой прогрессивной области как теоретическая физика.

Однако Поппер был не настолько наивен, как его изображают Лаудан, Кэрролл, Зюскинд и другие. Проблема демаркации также не является настолько безнадежной. Именно поэтому многие авторы, включая меня и моего коллегу по проектам, Маартена Боудри – поддержали идею, что Лаудан поторопился списать со счетов проблему демаркации, и что возможно Твиттер не лучшее в мире место обсуждений философии наук, которая полна различных нюансов.

Идея заключается в том, что существуют прогрессивные пути в изучении демаркации, которые обнаруживаются, если отказаться от требования необходимых и взаимодостаточных условий, которых не требовал даже Поппер. Какова же альтернатива? Относиться к науке, псевдонауке и т.д. как виттгенштейновской концепции «семейного сходства». Людвиг Виттгенштейн был еще одним влиятельным философом 20 века, родом из Вены, как и сам Поппер, при этом невозможно было сильнее отличаться друг от друга в плане социо-экономического положения, темперамента и философских интересов, чем они. (Если вы хотите узнать, насколько  сильно они отличались, прочитайте восхитительный «Покер Виттгенштейна» (2001), написанный журналистами Дэвидом Эдмондсом и Джоном Эйдиноу).

Виттгенштейн никогда не писал о философии науки, не говоря о фундаментальной физике (или даже исторической теории Маркса). Но он очень интересовался языком, его логикой и употреблениями. Он указал, что существует множество понятий, с которыми мы, кажется, умеем обращаться довольно эффективно, но которые все же не являются определениями того рода, которые искал Лаудан. Любимым его примером был обманчиво простой концепт «игры». Если вы пытаетесь прийти к определению игры, подобному определению для треугольника, ваши усилия окажутся напрасными ( попробуйте, к примеру, дать определение какой-нибудь милой настольной игры). Виттгенштейн писал: «Как нам следует объяснить кому-то, что такое игра? Я думаю, что мы должны описать ему игру и можем добавить: «Эта и подобная ей вещи называются играми». Известно ли нам самим что-то еще? Или только другим людям мы не можем точно рассказать, что именно представляет из себя «игра»? […] Но это не незнание. Мы не знаем ограничений, потому что никаких ограничений не было представлено […] Мы можем провести ограничение с особой целью. Нужно ли это для того, чтобы концепция становилась работающей? Вовсе нет!»

Дело в том, что во многих случаях мы не открываем уже существующие ограничения, как если бы например, игры и научные дисциплины были идеальными формами Платона, которые существуют во вневременном метафизическом измерении. Мы создаем ограничения с особой целью, и затем проверяем, полезны ли эти ограничения для данных целей. В случае разграничения науки и псевдонауки, мы думаем, что существуют важные отличия, поэтому мы стараемся нащупать ограничения, чтобы выделить их. Определенно, и ученый и философ отказались бы от слишком многого, если бы отбросили в значительной степени интуитивное представление, что существует фундаментальное отличие между, скажем, астрологией и астрономией. Вопрос в том, где примерно находится это разграничение.

Вместо того, чтобы бросать друг в друга оскорбительные термины, ученым следует заниматься совместной работой, не только с целью создания более совершенной науки, но и противостоять настоящей псевдонауке.

Подобным образом, многие участники семинара в Мюнхене и «струнных войн» в целом почувствовали, что существует важное отличие между фундаментальной физикой в ее обычном виде, и тем, что предлагают  сторонники теории струн. Ричард Дэвид возражает против термина (кстати, его легко можно превратить в насмешливый) «пост-эмпирическая наука», предпочитая ему «неэмпирическая оценка теории», но как бы это ни называлось, он знает, что он и его коллеги-путешественники предлагают важное отклонение от тех путей, какими мы обычно изучали науку со времен Галилео. В самом деле, итальянский физик сам был существенно вовлечен в теоретические споры и мыслительные эксперименты (очевидно, он никогда не бросал шары с падающей Пизанской башни), но его идеи определенно были опровергаемыми и снова и снова подвергались экспериментальной проверке ( наиболее зрелищная была осуществлена Дэвидом Скоттом при высадке «Аполло 15» на Луне).

Таким образом, вопрос стоит шире: находимся ли мы на грани создания целой новой науки, или данный этап будет рассматриваться будущими историками как временная остановка научного прогресса? Альтернативный вариант -  можно ли полагать, что фундаментальная физика достигла предела не потому, что мы выяснили все, что хотели, а потому что дошли до пределов возможностей нашего мозга и наших технологий? Это серьезные вопросы, которые должны быть интересны не только ученым и философам, но и общественности в целом (той самой общественности, которая спонсирует исследования в области фундаментальной физики, кроме всего прочего)

Более странным в «струнных войнах» и сопутствующем уместном и неуместном использовании философии наук является то, что у ученых и философов есть более важные цели, на которые нужно направить совместные усилия, если перестать ссориться и сконцентрироваться на совместных интеллектуальных достижениях. Вместо того, чтобы бросать друг в друга оскорбительные термины, ученым следует заниматься совместной работой не только с целью создания более совершенной науки, но и противостоять настоящей псевдонауке: приведем как очевидный пример гомеопатов и экстрасенсов, которые продолжают зарабатывать горы денег, обманывая людей и нанося вред их физическому и умственному здоровью. Такие цели заслуживают критического анализа и дискурса, и моральной ответственностью интеллектуала или академика – будь то ученый или философ – является максимальное использование своих способностей, чтобы улучшить наше общество, которое предоставляет им роскошь обсуждения эзотерических моментов эпистемологии или фундаментальной физики.

Рекомендуем прочесть:

1. К.Поппер – «Логика научного исследования».

2. К.Поппер – «Предположения и опровержения: рост научного знания». 

3. К.Поппер – «Объективное знание и эволюционный подход».