«Эротика Текста»: Реальное и виртуальное. Литературные миры Виктора Пелевина

Пелевин и Магритт

Если пытаться найти аналог Виктора Пелевина в смежных областях искусства, то, пожалуй, таковым с известным количеством оговорок можно назвать Рене Магритта.

И того и другого объединяет общий художественный метод, возведенный обоими в принцип, а именно – погружение зрителя (читателя) в заведомо абсурдную ситуацию, в которой он (зритель, читатель) вынужден всё время балансировать между нормой и аномалией. Для чего они (Пелевин, Магритт) это делают? Для того, чтобы исследовать сам феномен границы. Их не интересует норма, равно как и аномалия. Их интересует грань, отделяющая одно от другого.

Большинство картин Магритта – попытки исследования того минимального сдвига, который превращает реальное в ирреальное. Пелевин преследует аналогичные задачи. И конкретно-содержательное наполнение того, что переходит из одного состояния в другое, его мало интересует. Это может быть слом эпох (переход от социализма к капитализму в рассказе «Миттельшпиль»), териантропия (превращение человека в животное в романе «Священная книга оборотня»), просветление (выход из Майи в Нирвану в повести «Затворник и Шестипалый») и т. д.

Поэтика границы

Сам феномен границы как пространства перехода, места встречи противоположностей – весьма и весьма интересен. Интерес в данном случае играет на обмане ожидания читателя. Причем масштаб этого обмана в прозе Пелевина значительно варьируется. Иногда это может быть приписывание привычных акциденций совершенно неожиданной субстанции (рассказ «Иван Кублаханов»), а иногда это может быть радикальная смена самого контекста реальности (рассказ «Вести из Непала»).

Пелевин – это бытописатель-фантаст. Он тривиализирует экзотическое («Проблема верволка в средней полосе»), чтобы сильнее потом оттенить фантастичность повседневного («Онтология детства»). В этом и заключается специфика пелевинской прозы: главный художественный эффект кроется не в реальном, и не в виртуальном (не в чем-то одном), а в зоне интерференции двух пространств, в наложении одной картины мира на другую, когда они начинают проявляться друг в друге как бесконечная серия трансформирующихся зеркальных отражений.  

Почему Пелевин постмодернист?

Сам способ построения нарратива, которым пользуется Виктор Пелевин, позволяет отнести его к когорте постмодернистов. Модернистская литература выстраивала систему бинарных оппозиций (одушевленное – неодушевленное, явь – сон, возможное – невозможное), в рамках которой и разворачивался сюжет. Пелевинская проза строится на принципиальном неразличении вымысла и действительности. Поэтому, разоблачая иллюзии и фикции, при чтении Пелевина мы не приближаемся к истине, а, продуцируя фантазии, удаляемся от неё.

Применяя терминологию Ролана Барта, можно сказать, что постмодернисткий texte-jouissance (текст-наслаждение) Пелевина противостоит texte-plaisir (текст-удовольствие) Модерна. Последний идет от классической культуры и не порывает с ней. При чтении такого текста мы остаемся в режиме комфортабельного чтения. Даже зная, как будет развиваться сюжет и чем всё закончится, мы всё равно получаем удовольствие от такого текста, именно потому что узнаем в нем себя, свои привычные мировоззренческие ориентации. Читая же тексты Пелевина, мы испытываем чувство дискомфорта. Поскольку текст такого типа расшатывает культурные устои читателя, его привычные вкусы и ценности или, говоря словами Барта, – «вызывает кризис в отношениях между читателем и языком».  

Великий дидактик

Вопреки тому, что принято говорить о бездуховности современных писателей, в произведениях Пелевина отчетливо видна своеобразная дидактика. Она проявляется в том, что в конце каждого своего текста Пелевин старается подвести читателя к некоему важному выводу, к некоему осознанию.

Потаенный смысл обнаруживается в любой ситуации, будь она до ужаса обыденна или до умопомрачения невероятна. Проза Пелевина рассчитана на экстралингвистический аспект: автору важен не предмет изложения, а трактовка читателя. Сюжет – всего лишь повод, главная цель – метаморфоза сознания читателя.

Вполне разделяя основной буддийский постулат о том, что реальность – это наше отношение к ней, Пелевин не раз повторял, что «литература в большей степени программирует жизнь, чем жизнь – литературу». Учитывая этот факт, а также то, что современная жизнь находится во власти дискурсов общества потребления, Пелевин через абсурдизацию привычных реалий, с помощью иронии, порой перерастающей в откровенную издевку, тонкой незримой нитью проводит в своих текстах старый как мир месседж – стремись к обретению свободы через осознание.