2021

«Эротика Текста»: Борхес, Адорно и Мамардашвили. Три точки зрения на творчество Ф.Кафки

Смыслы произведений Кафки живы по сей день, и не только для узкого круга академических исследователей. Они функционируют в теле современной культуры, представляя собой даже не отдельные реалии, а скорее саму логику связи между социокультурными феноменами. Concepture публикует вторую в заметку о Кафке.
«Эротика Текста»: Борхес, Адорно и Мамардашвили. Три точки зрения на творчество Ф.Кафки

Если посмотреть на творчество Кафки с феноменологической точки зрения, то есть, дать по возможности чистое описание того, что есть, не вдаваясь в интерпретации, можно сказать следующее: основная тема Кафки – принципиальное одиночество человека, его тотальная незащищенность перед лицом непостижимых, и потому, кажущимися абсурдными сил. И поскольку персонажи Кафки лишены каких бы то ни было индивидуальных черт, можно определить жанр его произведений как притчу – внеисторическое повествование, в котором метафоры буквализируются, а условно-конкретные события вырастают до масштабов универсальных символов, пусть и модифицированных в модернистском ключе. Лейтмотив кафкианских притч – трагическая обреченность человека, находящегося в алогичной стихии жизни. Такое понимание Кафки является наиболее распространенным. Его суть можно сформулировать следующим образом: мировозренческая константа Кафки – априорная бессмысленность жизни. Абсурд есть бытийная предпосылка, из которой вытекает закономерное следствие: заброшенность человека в лабиринт гротескных кошмаров жизни.

Однако существует иная точка зрения, согласно которой сам абсурд, напротив, является всего лишь следствием невыполнения определенных задач человеческой экзистенции. Так, например, советский философ Мамардашвили пишет: «Сущность кафкианской поэтики состоит в том, что при наличии устойчивых внешних знаков, предметных номинаций и наблюдаемости их натуральных референтов не выполняется требование самостоятельного осмысления этих данностей со стороны людей. Поэтому вместо Homo sapiens, самолично познавшего добро и зло, является человек странный, человек неописуемый». Таким образом, Кафка лишь констатирует ситуацию, наступающую вследствие нарушения некоторых законов мировой гармонии. То есть, абсурд при такой трактовке понимается как нарушение законов, а не их отсутствие.

М.Мамардашвили

Еще более узкую, социально-привязанную интерпретацию Кафки дает представитель франкфуртской школы философии Теодор Адорно. Он пишет: «Лабиринты Кафки связаны друг с другом, как связаны между собой мифологии. Но для этого континуума низменное, путаное, порченое так же существенно, как коррупция и преступная асоциальность для тотального господства и как любовь к нечистотам для культа гигиены. Умозрительные и политические системы не терпят ничего непохожего на них. Однако чем больше они укрепляются, чем больше приводят существующее к единообразию, тем больше они его в то же время подавляют и тем больше удаляются от него. Именно поэтому самое малое «отклонение», угрожающее нарушить общий принцип, становится так же непереносимо, как непереносимы властям чужаки и шатуны-одиночки в произведениях Кафки. Интеграция есть дезинтеграция, и в ней мифологические чары сходятся с господствующей рациональностью.

Так называемая проблема случайности, над которой бьются философские системы, порождена ими самими: только из-за их собственной непреклонности смертельным врагом для них становится все, что проскользнуло сквозь их сито, – подобно тому, как мифическая царица не может найти покоя, пока где-то за дальними горами жива соперница, превосходящая красотой ее, сказочную красавицу. Нет системы без осевшей гущи – по ней Кафка и предсказывает. Если все, что появляется в его насильственном мире в облике совершенно необходимого, комбинируется со свойственным убогости обликом совершенно случайного, то проклятый зашифрованный закон прочитывается в своем зеркальном изображении. Законченная неправда содержит противоречие в самой себе, поэтому нет необходимости явно ей противоречить. Кафка создает портрет монополизма из мусора, оставшегося от либеральной эры, ликвидированной монополизмом». Таким образом, согласно Адорно, творчество Кафки не более чем отражение в фантастической форме реальных общественных противоречий.

Т.Адорно

Другой поход к объяснению Кафки состоит в указании на мифопоэтическую природу его произведений. Так Курт Вейнберг в своей монографии «Поэзия Кафки. Травестии мифа» сводит сущность персонажей Кафки к гротесковым инкарнациям четырех архетипов: 1) божественных фигур, совершающих ошибки в творении, утомленных и жаждущих покоя, представляющих «сумерки богов» (чиновники в «Процессе» и «Замке», отец в «Превращении» и «Приговоре»); 2) ложных мессий-неудачников, безуспешно штурмующих небо, будучи спровоцированы мнимым зовом (землемер К. из «Замка», Грегор Замза из «Превращения»); 3) героев, формально привязанных к ветхозаветному закону и сопротивляющихся христианской перспективе «спасения» (Иозеф К. из «Процесса», Одиссей из «Молчания сирен» и др.) и 4) женских персонажей, символизирующих теологические добродетели (веру, надежду, любовь), душу героя, церковь и различные формы отношения к религии спасения.

Помимо интерпретаций, формулирующих какой-то позитивный смысл (нечто утвердительное) произведений Кафки, имеются также и апофатические походы, констатирующие невозможность установления какого бы то ни было определенного вывода. К таковым можно отнести символический подход Игоря Гарина, который в интерпретации Кафки во многом опирался на идеи Камю. По Гарину символ предполагает два плана, мир идей и мир впечатлений. Для Кафки эти два мира представлены, с одной стороны, повседневной жизнью, и с другой – сверхъестественным беспокойством. Осознать наличие двух миров – значит пойти по пути их тайных взаимоотражений. Трудность состоит в том, что невозможно составить словарь точных соответствий между реалиями этих двух миров. Поэтому символическая лексика этого словаря избегает детальной расшифровки. Гарин отмечает: «Символы Кафки пребывают в стихии всеобщего, и, сколь бы точным ни был перевод, с его помощью передается лишь общее направление движения; буквальный перевод символа невозможен. Нет ничего труднее понимания символического произведения. Символ всегда возвышается над тем, кто к нему прибегает: автор неизбежно говорит больше, чем хотел. Поэтому самым верным средством понимания символа будет отказ от употребления других символов при истолковании, подход к произведению без предвзятых схем, без отыскания его тайных истоков». 

Другими словами, Гарин предлагает понимать Кафку исключительно через его собственные тексты, не прибегая к свидетельствам биографов, комментаторов, исследователей и прочих специалистов. Однако поскольку Кафка является представителем культуры XX века, содержание его текстов по определению не может быть чем-то однородным, прочитываемым из одной позиции. В процессе чтения текстов Кафки нужно постоянно иметь в виду лотманоский принцип стереоскопии – использование различных точек зрения с целью взаимодополнения открываемых ими ракурсов. Контуры этих ракурсов обрисовывает Борхес, чье имя мы упоминали в самом начале. Борхес проводит неожиданные параллели между творчеством Кафки и другими культурными текстами. В их числе он указывает:

1. 

Парадокс Зенона о невозможности движения. Форма знаменитой задачи с точностью воспроизведена в «Замке».

2.

 Притчу китайского автора IX века Хань Юя, которую можно найти можно найти в «Комментированной антологии китайской литературы», составленной Маргулье в 1948 году. 

3. 

Сочинения Кьеркегора. Духовное сродство двух авторов общепризнанно. Изобилие у Кьеркегора и Кафки религиозных притч на материале современной обывательской жизни.

4.

 Стихотворение Броунинга «Страхи и сомнения», герой которого рассказывает о своем друге, которого он, впрочем, ни разу не видел и от чьего покровительства нет ни малейших следов; правда, существуют его собственноручные письма к герою. Однако графологи признают их поддельными, и герой в последней строке стихотворения спрашивает себя: «А если то был Бог?».

5.

 Рассказ Леона Блуа «Неприятные истории». Его персонажи всю жизнь запасались глобусами, атласами, железнодорожными справочниками и чемоданами, но так никогда и не выбрались за пределы родного городка.

6. 

Рассказ лорда Дансейни «Каркасонн», повествующем о непобедимом войске, которое отправляется в путь из бесконечного замка, покоряет царства, сталкивается с чудовищами, трудит пустыни и горы, так и не доходя до Каркасонна, хотя иногда видя его вдали.

Х.Л.Борхес

Борхес отмечает: «все перечисленные тексты похожи на Кафку. В каждом из них есть что-то от Кафки, в одних больше, в других меньше, но не будь Кафки, мы бы не заметили сходства, а лучше сказать – его бы не было. Стихотворение Броунинга предвосхищает творчество Кафки, но, прочитав Кафку, мы другими глазами, гораздо глубже прочитали и сами стихи. Броунинг понимал их по иному, чем мы сегодня. Лексикону историка литературы без слова «предшественник» не обойтись, но пора очистить его от всякого намека на спор или соревнование. Суть в том, что каждый писатель сам создает своих предшественников. Его творчество переворачивает наши представления не только о будущем, но и о прошлом. Для такой связи понятия личности или множества попросту ничего не значат. Первоначальный Кафка времен куда меньше предвещает Кафку сумрачных легенд и беспощадных контор, чем, скажем, Броунинг либо лорд Дансейни».

P.S. В данной лекции мы опускаем толкования Батая и Бланшо, поскольку они в большей степени являются субъективными заметками на полях, проекциями собственных концепций, нежели объективными аналитико-объяснительными системами. Читатель может ознакомиться с ними в порядке свободного чтения. 

Если же говорить о том, какой позиции в понимании Кафки придерживается редакция Concepture, можно будет сказать, что мы отстаиваем принципиальную свободу в деле интерпретации великого писателя. Кафка, на наш взгляд, не умещается в каких бы то ни было рамках. Слишком уж он диалектичная фигура. В его творчестве в неразрывном единстве слились рациональное и иррациональное, субъективное и объективное, религиозное и научное, выразимое и несказанное – список можно продолжить, смысл же остается неизменным: Кафка –  чрезвычайно самобытный автор, и в этом плане он сопоставим с личностью Ницше, который также выходит за рамки любых ярлыков. 

Рекомендуем:
  1. Макс Брод «Франц Кафка. Узник Абсолюта».
  2. Альбер Камю «Надежда и абсурд в творчестве Франца Кафки».