Интервью №1: Беседа с Питером Уоттсом. Природа человека в условиях аберрации будущего

Вступление от Джули Новаковой

Глубокое море, глубокое пространство и глубокие темные уголки человеческого сознания – вот некоторые из сфер, в которых Питер Уоттс действительно отличился. Его номинированный на премию «Хьюго» роман «Ложная слепота» (2006) начинается с того, что главный персонаж, оказавшись в ловушке на шаттле, придается воспоминаниям и пускается в бегство... от чего? По мере погружения в историю, мы сталкиваемся с одним вопросом за другим – и все они очаровывают нас и подталкивают двигаться дальше.

В конце, когда читатель уже охвачен благоговейным страхом и голодом, Уоттс оставляет больше вопросов, чем ответов. К некоторым из них автор вернется в романе «Эхопраксия» (2014), который является сиквелом «Ложной слепоты», но другие, более глубокие вопросы будут неизбежно происходить от самих ответов. Питер Уоттс – мастер мысленных экспериментов. Это было очевидно еще в его самых ранних коротких художественных произведениях, написанных в девяностых.

Будучи по образованию морским биологом, Уоттс поместил действие своего первого романа «Морские звезды» на три километра под поверхностью моря в расселине на территории субдукционной зоны Хаун де Фука. Но в этой глубоководной среде есть какое-то отличие, и дело не только в странном и брошенном всеми экипаже станции «Биб». За успехом «Морских звезд» последовала публикация двух следующих книг из трилогии «Рифтеры» – «Водоворот» и «Бетагемот».

Однако, стихия Уоттса не сводится лишь к глубокому морю – глубокий космос (будь то край Солнечной системы в «Ложной слепоте» или же невероятно отдаленные звезды, как в повести «Остров», получившей премию «Хьюго») является еще одной средой, которую он может изобразить настолько убедительно, что мы почти что видим чудеса космоса и странные инопланетные формы жизни у нас перед глазами. Инопланетяне Уоттса часто удостаиваются похвалы за то, что они являются по-настоящему инопланетными и в то же время очень правдоподобными. Его способность проникнуть в сознание инопланетянина в произведении «НЕЧТОжества», опубликованном в 2010, привели к еще одной номинации на «Хьюго». Художественные произведения Уоттса полны блестящих идей – тех, что заставляют нас спрашивать: Что если…?

Мой друг однажды сказал про Уоттса: «Он думает о действительно интересных вещах».

Это простое утверждение, но и очень точное. Позвольте представить вам человека, который размышляет об интересных вещах.

Интервью

Ваш последний роман «Эхопраксия» является сиквелом к «Ложной слепоте» – на этот раз вы переносите нас внутрь Солнечной системы на Матрицу Икара. Была ли уже у вас в мыслях идея этой истории, когда вы писали «Ложную слепоту»?

Знаете, я не вполне уверен. В процессе написания романа естественно подолгу размышлять о том, что может произойти после последней страницы – так что в некотором смутном смысле я, конечно, думал о продолжении. В то же время, я знал, что продолжение «Ложной слепоты» было бы чертовски сложным делом, независимо даже от того, было бы это успехом или неудачей с точки зрения литературной ценности. Тематическая проблема «сознание versus интеллект» является фундаментальной для человека; что же, черт возьми, вы придумаете на бис?

Так что пока я праздно обдумывал идею сиквела, книга, которую я действительно ожидал написать после «Ложной слепоты», была технотриллером, разворачивающимся в недалеком будущем. Это была бы абсолютная смена ритма, и не так важно, понравилось бы это людям или нет, – они были бы менее склонны сравнивать это произведение с «Ложной слепотой», потому что было бы очевидно, что это совершенно другое произведение. Я думал, что незамедлительно вышедшему сиквелу было бы значительно тяжелее выйти из тени своего предшественника.

И что же произошло? Я подкинул своему агенту около пяти разных вариантов продолжения, но он мне сказал, что «Ложная слепота» на голову выше их всех. Такие вот дела.

Судя по фрагментам, которые вы опубликовали в своем блоге, мне кажется, что «Эхопраксия» не испытает проблем с тем, чтобы оправдать наивысшие ожидания.

Ну, да, но было же не так, словно я опубликовал какие-то дрянные отрывки. Пожалуй, те фрагменты были как раз первоклассными.

Помимо перспективы встретить отца Сири Китона в качестве одного из главных героев и узнать больше о вампирах и их роли в обществе, я была глубоко заинтригована Орденом Двухпалатников – религиозной группой, чьи предсказания превосходят научные рамки. Могли бы вы дать какие-нибудь намеки относительно тех методов, что они используют, или же относительно их идеологии и целей?

Намеки. Хммм.

Дхармические верования – а вы знаете, что это та школа мысли, которая каким-то образом много веков назад и без использования МРТ и ТМС сумела обнаружить сенсацию, что само по себе «Я» является иллюзией – эти дхармические верования были матерью современного Ордена Двухпалатников. (Отцом его была неврология; это были зимне-весенние отношения.) Но Двухпалатники на самом деле не являются религиозным орденом в традиционном понимании, разве что только в той мере, в какой они уходят корнями в те древние верования. О, и еще в том смысле, что в процессе своей работы они испытывают религиозный опыт – так называемый «экстаз».

Вместе с тем, есть вся эта трансцендентальность, глоссолалия и прочее, что происходит, когда выходит из строя та часть мозга, которая отвечает за картографию частей тела и его границы. Сознание теряет свое ощущение того, где заканчивается тело и начинается остальная вселенная, так что фактически всё заканчивается чувством сопричастности ко всему сущему. Двухпалатники испытывают это потому, что они являются членами улейного сознания. Они имеют общие сенсорные системы, соединяющие сознания один к другому – такие связи на самом деле размывают границы между телами. Так что для них религиозный «экстаз» – неизбежный побочный эффект сетевого существования.

О, и я думаю, они также являются религиозным орденом в том смысле, что у них всё основано на вере – но вера здесь имеет очень специфическое значение. Существуют определенные подуровни реальности, которые принципиально не поддаются эмпирическому исследованию. Всё, что оказывается ниже планковской длины, становится очень неопределенным; вы можете строить любые догадки, заниматься моделированием и выдвигать какие-угодно гипотезы, но пока нет способа протестировать эти догадки, вы не принадлежите к конвенциональной науке. (Именно по этой причине разные вариации теории струн и бран многими рассматриваются как философия, а не как наука.) Двухпалатники – как оказывается, «себестоимость» этого огромна – перенастроили себя, чтобы исследовать реальность вне этих лимитов, а признаком состоятельности их методологии является то, что им принадлежит половина патентного бюро на момент начала «Эхопраксии». Но эта не научная методология и она не может быть таковой по определению. По сути, у нас нет подходящего слова для обозначения их деятельности; но «вера» здесь ближе всего.

Они также являются религиозным орденом в том смысле, что они верят в Бога. Но это не просто вера: у них есть для этого свои причины. Знай своего врага и всё прочее.

В конце концов, я думаю, они довольно религиозны.

В своих работах вы часто исследуете темы, во многом связанные с религией. Когда вы упомянули тот технотриллер, развивающийся в недалеком будущем, вы имели ввиду ваш другой незаконченный проект, «Разумное творение»? Можете ли вы поделиться, чтó мы можем ожидать от этого романа?

Ну, да, его название может трактоваться двояко; я расцениваю роман и как «мейнстримный» уоттсовский мысленный эксперимент (хотя у меня есть надежда, что он более доступен для понимания, чем мои предыдущие попытки), и как разновидность метакомментария к доводам тех идиотов, которые украдкой интегрируют креационизм в уроки естествознания. Но в отношении того, чтó вы можете ожидать? Вы можете пятнадцать или двадцать лет ожидать свободной от льдов Арктики, диких лобстеров на дистанционном управлении, генно-модифицированных гигантских кальмаров, подводные перестрелки между США и Канадой в борьбе за источники на Бофортовом шельфе, а также наделенные сознанием деньги.

При условии, что этот треклятый проект вообще сдвинется с места. И если «ожидания» здесь уместное слово.

Ваши романы обычно очень тщательно сконструированы с целью выразить инновационные идеи, особенно это заметно в «Ложной слепоте», где вы смоделировали каждого из ведущих персонажей так, чтобы отразить какую-то часть сознания. Когда вы начинаете писать роман, есть ли у вас в мельчайших деталях расписанный план, которого вы пытаетесь придерживаться, или хотя бы краткий конспект, или же вы используете и вовсе какой-то иной подход?

Из перечисленного я делаю первое, – Кори Доктороу однажды сказал, что я не столько пишу конспекты, сколько «романы без диалогов» – но у меня это никогда не получается. Обычно я уже нахожусь между половиной пути и тремя четвертями до конца работы, когда я осознаю, что Сюжетная точка C противоречит Сюжетной точке G, или же какие-то новые научные открытия превращают в хлам некоторые существенные технологические штуки, на которых я основал свою историю. И на этом самом моменте я вынужден отбросить свой план и всецело отдаться своей интуиции, вновь сшивая воедино расходящиеся в стороны ткани повествования.

Говоря о научных открытиях, требующих изменения истории, вы неоднократно замечали, что вы не думаете, что быть ученым – хорошая предпосылка для того, чтобы быть автором хороших научно-фантастических произведений. Поскольку ученые часто вышколены отзывами своих коллег по научному сообществу и это приводит к неоправданно сложному языку их работ, это часто придает работе видимость еще бóльшей сложности.

Однако, большинство ученых стараются выражать свои находки как можно проще и даже не боятся прибегать к юмору (например, недавно я видела такой подзаголовок [в научной работе]: «Хороший, плохой, копытный»). Как вы думаете, ситуация в этом плане становится лучше или же это лишь исключения?

Как по мне, ситуация улучшается. Использование личных местоимений, запрещенное во времена, когда я заканчивал школу, довольно распространено в современной технической литературе. Нередко случается, что статьи из научных журналов сопровождаются относительно нетехническими резюме, рассчитанными на не-специалистов (хотя и они, возможно, все еще недоступны для среднестатистического человека).

Черт, журнал «Nature» регулярно публикует научную фантастику. Я могу процитировать исследования, которые демонстрируют мощную корреляцию между научной белибердой и возможностями для публикации – одно из них показывает, что в чем более трудном для понимания стиле написана работа, тем престижнее журнал, в котором такая работа в итоге публикуется – но такие работы устарели еще десяток лет назад. Не знаю, являются ли их открытия релевантными до сих пор.

Фактически, маятник может слишком сильно откланяться в другом направлении – как в случае с учеными, которые всячески изощряются чтобы «установить связь» и «общаться с массами». Я слышу этот припев всё чаще и чаще: именно ученые хотя бы частично виновны в общественном скептицизме в отношении эволюции, перемену климата и вакцинации, потому что они недостаточно усердно стараются сообщить о своих открытиях широкой публике (Нил Деграсс Тайсон является одним из многих, кто строго придерживается этой позиции).

Я в это не верю. Слишком окрепло убеждение, что Человеческая природа настолько изобилует Склонностью к подтверждению своей точки зрения и Эффектом обратного результата, что даже если вы представите кому-то железобетонные, неопровержимые, серьезные доказательства, что их заветные убеждения ошибочны, то в ответ они лишь упрутся и еще крепче прижмут эти убеждения к сердцу, попутно понося того специалиста, который посмел им перечить. И дело не в том, что они не понимают встречных аргументов; дело в том, что они отвергнут всё, что не вписывается в предпочитаемое ими мировоззрение.

Так что на выходе мы имеем возросшее упрощение сложных научных проблем до примитивного уровня, чтобы таким образом потакать людям, которые читают на уровне третьеклассников. «Scientific American» мимоходом превратился в «Psychology Today». «Psychology Today» превратился в гребаный «National Enquirer». Интернет постепенно заполняется выступлениями TED, отличающимися харизматичной подачей и пустым содержанием. И людям по-прежнему наплевать на перемену климата.

Это одна из наиболее обсуждаемых проблем в науке – следует ли ученым усерднее стараться образовывать общественность, или же это бесполезные усилия? Лично я надеюсь, что нет, хотя действительность указывает на обратное. Другая проблема – фактически, именно она и заставила вас уйти из академической науки в середине девяностых – политизация науки. Как вы думаете, ситуация хоть сколько-нибудь улучшилась с течением времени? В конце концов, кажется, что политика публикаций научных работ меняется в сторону придания публикациям открытого доступа и требований ясного признания любых конкурирующих интересов, равно как и обеспечения доступа к использованным наборам данных для каждого желающего. Вы расцениваете это как положительную тенденцию?

Если это на самом деле тенденция, то да. Я это одобряю. Хотя тут я буду вынужден поверить вам на слово; я не очень пристально слежу за происходящим с тех пор, как я сам оставил академическую сферу, так что когда бы эта проблема не всплывала на моем личном радаре, она как правило касается некоторых так называемых «скандалов», в которых республиканские идеологи требуют бесконечные расшифровки стенограмм и и-мейлов их политических врагов в попытке подавить научные изыскания (в этом отношении притеснение Майкла Манна со стороны генерального прокурора штата Вирджиния – самый яркий пример).

Я не считаю это очень уж хорошей тенденцией.

Протагонист «Эхопраксии» Дэниел Брюкс также является ученым; это полевой биолог, который для своего времени сродни живому ископаемому – если позволите мне процитировать официальный синопсис. Вы считаете, что полевая работа скоро окажется устаревшей или же она будет полезна еще долгие столетия?

Вот несколько фрагментов из «Эхопраксии», которые имеют к этому отношение:

Официально – физикой. И космологией. Разными вопросами высокой энергии. Но все должно ограничиваться теорией. Насколько знал Брюкс, Двухпалатники не проводили настоящие эксперименты. Впрочем, сейчас их почти никто не проводил: машины сканировали небеса, машины исследовали пространство между атомами, машины задавали вопросы и планировали опыты, чтобы получить ответы. Мясу, похоже, осталось лишь созерцать собственный пупок: сидеть в пустыне и размышлять о том, какие ответы автоматы предоставят человечеству в этот раз. Хотя большинство по-прежнему предпочитало называть сей процесс анализом.

и

– Я имею в виду, что ты делал в поле? Там еще остались виды, которые не каталогизировали и не оцифровали?

– Вымирающие, – коротко бросил Брюкс, затем смягчился. – Конечно, сейчас в лаборатории можно виртуализировать все, но сказать, что происходит в большом плотском мире с миллионом непредсказуемых переменных, невозможно.*

*Перевод фрагментов приводится по: Эхопраксия: Роман / Пер. с англ. Н. Кудрявцева. – АСТ, 2016.

Мы уже съезжаем вниз по этой дороге: уже на протяжении многих лет математики используют автоматизированные «доказательные помощники», призванные тестировать и верифицировать теоремы – но мы вынуждены верить им на слово, потому что очевидно, что их автоматизированные анализы труднодоступны человеческому пониманию. Наука сама по себе становится актом веры.

В свете вышесказанного, правота или неправота Брюкса относительно ценности полевой работы преимущественно зависит от того, сколько пройдет времени, прежде чем Закон Мура позволит нам смоделировать этот «миллион непредсказуемых переменных» в электронах. Я не осмелюсь высказывать догадки относительно того, сколько времени это может занять.

Рассматривая предсказания будущего (хотя это не является целью научной фантастики), многие из ваших научно-фантастических идей приобрели свои аналоги в реальном мире довольно быстро («зельц», внешний метаболизм, модулирующие реакцию на вину наркотики, глубоководные туристические круизы). Не пугает ли вас хотя бы иногда то, как быстро эти вещи происходят на самом деле?

О да. Это проблема, которая возникает, когда вы основываете свои художественные фантазии на передовых исследованиях; всё это со временем теряет статус «передового», и по моему опыту все эти штуки всегда постепенно исчезают в моем зеркале заднего вида еще на годы раньше, чем я того ожидал. Подозреваю, что у моих книг «срок годности» истечет довольно быстро.

Это отсылает к тому, что вы упомянули ранее в связи с моим мнением, что ученые не обязательно становятся лучшими писателями в сфере научной фантастики. Я стараюсь, действительно стараюсь, но выходить за пределы передовой техники – очень серьезное усилие. Возможно, это лишь остаточный рефлекс с тех времен, когда я был ученым – тогда безосновательные теории вызывали неодобрение.

В другом романе, который вы планируете выпустить, «Подсолнухи», вы осмеливаетесь отправиться в очень далекое будущее. Действие разворачивается на релятивистском корабле «Эриофора», известном вашим читателям из повести «Остров», которая стала лауреатом премии «Хьюго». Персонажи фактически могут наблюдать, как остальная вселенная стареет, даже несмотря на то, что их собственные технологии и культура могут по своей сути оставаться прежними. Как вы сумели справиться со вселенной, которая очень отдалена от наших времен и воспринимается через взгляд похожих на нас персонажей?

Черт, это легко – нужно лишь украсть световое шоу из концовки фильма «2001: Космическая одиссея». Как бы то ни было, если персонажи похожи на нас, это всё, что они будут способны понять, когда столкнутся с воистину трансцендентным будущим.

Но мне действительно пришлось решать эту проблему в «Острове»; живая сфера Дайсона, с которой сталкивается «Эриофора», предположительно представляла из себя природное явление, а не какой-то образец пост-человеческой магической технологии. Мы можем и не встретиться с чем-то подобным на протяжении следующего миллиарда лет, но оно может спокойно себе фотосинтезировать прямо сейчас ради поддержания жизни всего, что мы знаем.

Я уклонился от такого испытания в двух других историях, которые я написал в рамках данного цикла – «Hotshot» (этот рассказ появляется в последней антологии Джонатана Стрэна «Reach for Infinity») и «Гиганты» (появляется в невидимой книге, выпущенной Chaosium’ом, хотя этот рассказ может фигурировать и где-то еще, поскольку те придурки не заплатили ни одному из своих авторов, и, следовательно, нарушили условия контракта, не говоря уже о самом релизе, который оказался похоронен, так что практически никто даже не знает, что эта гребаная антология существует. Но я отвлекся). В «Hotshot’е» действие происходит в нашем веке, аккурат перед отплытием «Эриофоры», так что культурный шок здесь не представляет такой уж трудности. «Гиганты» – еще одна история со странным-феноменом-вне-корабля-и-запутанными-раздорами-внутри.

Я все еще набираюсь смелости, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем, какими мы станем через миллионы лет циклических взлетов и падений. У меня есть зерна такой идеи: маленький корабль выскакивает из новозапущенного шлюза, на этом корабле присутствует лишь один постчеловек, представляющий одну из фаз человеческого бессмертия. Она путешествует вместе с нашим экипажем и приносит им новости из дому – но вместо того, чтобы впадать в анабиоз, она бродит по пещерам и коридорам корабля на протяжении тысяч лет, пока Сандей и ее приятели проводят во сне целую вечность. Какая-то глубокая перемена происходит с ней за это время, но впоследствии она отказывается говорить об этом.

Это всё, что у меня есть до сих пор. Но конечно, я собираюсь схватить этого конкретного быка за яйца еще не раз до того, как данный цикл будет окончен.

Создание персонажей, существующих вне границ современного человечества, – трудная задача; как вы заметили в одном из более ранних интервью, многие авторы избегают показывать Сингулярность напрямую и скорее как-то обходят ее стороной. На мой взгляд, вы очень хороши в создании особенно таких персонажей, которые не вписываются в типичность и нередко являются хотя бы отчасти продуктами передовых технологий. Было ли трудным выписывание таких героев, как, в частности, экипаж «Тезея» в «Ложной слепоте»? Скольких усилий вам стоит вообразить, что вы – Сири Китон?

Ооооу.

Некоторые из более поверхностных аспектов моих персонажей почти не требуют большого труда, поскольку я «такеризировал» личностей из реальной жизни по крайней мере в том, что касалось внешнего вида и (грубо говоря) профессии. Сири же был более личным персонажем; меня там нет и в приближении, и мне нравится думать, что я обладаю несоразмерно более утонченным набором социальных навыков, чем наш протагонист, но несколько наиболее эмоциональных моментов в нем действительно проистекают из моей собственной биографии.

Я на самом деле знал одного человека, который умирал, и мне потребовалась целая вечность, чтобы набраться мужества и выйти с ним на контакт, потому что я не знал, что говорить (но всё оказалось легче, чем я боялся). Я также был склонен «отключаться» и пускаться в то, что один старый партнер назвал «режимом тактического компьютера» при столкновении с эмоционально затруднительными ситуациями; я видел, как слезы наворачиваются у нее на глазах и не чувствовал ничего, кроме холодного презрения из-за того, что она уже на столь раннем этапе игры прибегла к такому дешевому эмоциональному трюку. (Или, может быть, там меня было не так уж много, как именно в этих отношениях, которые были вроде как отвратны во многих аспектах. Конечно, прошло уже много лет с тех пор, как я испытывал побуждение загрузиться в этом режиме.) Как бы там ни было, вот частицы Сири, которые произошли из меня самого.

Хотя вам следует помнить, что я смошенничал, вырисовывая этого персонажа. История рассказывается от первого лица в формате флешбэка после того, как Сири Китон был травматически регуманизирован. Человек из повествования был подавлен и замкнут, абсолютно отрицая само свое существо; но история была рассказана с перспективы намного более сознающего себя Сири, который оценивает свое более раннее поведение. Это позволило мне гуманизировать свой рассказ, даже в течение тех частей истории, когда он особенно и не был человеком. Это значит, что в действительности он все же и не был настолько уж инопланетянином.

Оригинал интервью