2021

«Вехи»: Русская нечисть. Главные образы и их трансформация в культуре

Славянские предания, мифы и поверья дошли до нас в очень скромных объемах. И несмотря на это, в них мы обнаруживаем целый сонм существ и персонажей, обращающихся к нашим страхам и подавленным тревогам в отношении мироздания. Среди многочисленных анчуток, леших, кикимор, шишиг и банщиков все-таки можно выделить четыре архетипических фигуры, появляющихся даже в современной культуре. Concepture рассказывает об образах Бабы Яги, Вия, черта и ведьмы, их истории и культурных трансформациях.
«Вехи»: Русская нечисть. Главные образы и их трансформация в культуре

Темная история

«…в избе осталась одна малая внучка, и видится ей: вылезли вдруг из-под печки два черта – большой да крохотный, подбежали к мертвой колдунье. Старый черт схватил ее за ноги, как дернул – сразу всю шкуру сорвал, и говорит чертенку: «Возьми себе мясо, тащи под печку!». Чертенок подхватил мясо в охапку и унес под печь. Оставалась одна старухина шкура, старый черт залез в эту шкуру и лег на том самом месте, где лежала колдунья» – так звучит кульминация сказки о ведьме из сборника «Народные русские сказки» Александра Афанасьева.

Не слишком распространенный для русского фольклора сюжет, но в нем присутствуют два важных архетипа нечистой силы славянской мифологии – мертвая ведьма и черт. Литература по фольклористике содержит подробное описание отрицательных героев, но какое значение Баба Яга, Вий, черт и ведьма приобретают сегодня? Почему их до сих пор «эксплуатируют» в кинематографе, видеоиграх и комиксах, и как эти архетипы трансформировались в современном сознании?

Для того, чтобы ответить на такие вопросы, нужно выяснить, почему у славянских народов сложился именно такой фольклор. Эта тема охватывает не одну монографию.  Ясно, что наш фольклор восходит к славянской мифологии и язычеству, о которых благодаря стараниям христианских просветителей известно не так много. До появления письменности на Руси языческие поверья нигде не фиксировались, а деятели Церкви старались без надобности про них не вспоминать.

«Повесть временных лет» и другие летописи тоже дают лишь общее описание ритуалов и пантеона древних славян. Нарративных славянских мифов мы не знаем, и некоторые исследователи предполагают, что их не было вовсе. Заговоры, приметы, гадания – были, но четких, сложившихся представления о космогоническом устройстве мира, как в античной мифологии, не было. Это объясняется тем, что славяне не достигли такой стадии развития общества. Ни доказать, ни опровергнуть этот тезис невозможно.

В XVII-XIX веке, в период становления национального государства, интерес к народному творчеству резко возрос. Для обоснования русской идентичности нужно было подчеркнуть характерные черты славянской культуры и, если надо, сделать из них некий культ. Новоиспеченная империя нуждалась в обосновании величия своей нации, которая, по идее, должна иметь развитый эпос, мифологию и героев.

Начались «хождения в народ»: публицисты, среди которых Андрей Кайсаров и Григорий Глинка, записывали сказки, былины и песни, чтобы потом буквально сочинить из них полноценные мифы. В «Кратком мифологическом лексиконе» Михаила Чулкова, а затем и в трудах Глинки впервые перед читателем предстает такая традиционная нечисть, как домовые духи или Кикимора. Стоит отметить, что эти книги представляют собой сбор из летописных фактов, поверий разных народов и сравнительной мифологии. Русское народное творчество воссоздано несколько искусственно и не без авторской фантазии.

Так как славянская мифология развивалась в контексте индоевропейской, многие персонажи русских сказаний имеют «предков» из других культур. Если вспомнить произведения, основанные на скандинавской мифологии – например, Старшую и Младшую Эдду – то даже там сам мир сотворен из трупа великана Имира, которого убили собственные сыновья. Западноевропейский фольклор залит кровью. Неудивительно, что вышедшие из него истории переполнены насилием (в собрании народных сказок братьев Гримм издания 1812 года волк в «Красной шапочке» не только убивает бабушку, но и делает из нее разные блюда). Поздние версии многих русских сказок вышли из-под пера классиков и оказались более адаптированными и поэтизированными.

Скандинавский эпос сфокусирован на жестокости самих людей, русский – на опасности сил сверхъестественных. Однако отечественная нечисть чаще пакостит, чем наносит серьезный вред. Еще одно отличие: русские былины и сказания часто заканчиваются победой положительных героев и восстановлением утраченного порядка. Сказка изначально для детского чтения не предназначалась. Она передавала память поколений, содержала моральные ориентиры и являлась способом описания вселенной: это тот самый жанр, который способен в локальном показать глобальное и сжать большой семантический пласт.

Русская сказка подчиняется четким сюжетным законам – их обозначил Владимир Пропп в «Морфологии русской сказки». Он показал, что даже персонаж с отрицательным амплуа может даровать волшебное средство, с помощью которого главный герой достигает своей справедливой цели. Именно так происходит, например, в сказке «Марья Моревна», в которой Баба Яга дарует Ивану-царевичу коня.

Миф не является основой русской культуры, он – лишь ее часть. Со многими фольклорными жанрами мы познакомились благодаря профессиональным писателям, а русское мифоэпическое пространство долгое время было ограничено из-за отсутствия глубокого взаимодействия социальных слоев – господствующий класс, интеллигенция и народ жили в совершенно разных мирах, и не было возможности как следует изучить жизненные представления масс. Помимо этого, из-за национального многообразия страны фольклорные традиции разных народов пересекались, а в эпоху Петра I некоторые дворяне считали исконно русскую культуру чуть ли не деградирующей, не говоря уже о ее преданиях и суевериях.

Фольклористика – творческая наука. Каждый плод народной фантазии имеет десятки аватаров и трактовок. Многие образы берут начало в мифологии других, порой очень далеких и древних народов, другие появились относительно недавно благодаря слиянию друг с другом. Сегодня этими архетипами пользуются разные люди, начиная от создателей онлайн-игр и психологов и заканчивая идеологами сект. Черты инфернальных героев сказаний разных стран во многом схожи. Пройдемся по галерее портретов представителей темных сил.

Ведьма: пугающее женское начало

Елена Левкиевская в книге «Мифы русского народа» приводит такой стих умирающей ведьмы:

От коровушек молочко отдаивала,

Промеж межи полоску прожиновала,

От хлебушка спорынью отымывала.

Среди русских крестьян ходило поверье, что у ведьмы есть три вида вредительства – доить до изнеможения чужих коров, портить урожай и накликать беду или смерть. Интересно, что малороссийская ведьма отличалась от великорусской: среди первых встречались обольстительные молодые женщины, вторые же изображались в виде мерзких старух с костяными ногами, бородавками и прочими атрибутами.

Вероятно, в дохристианский период ведьмы были связаны с знахарскими и другими знаниями («ведьма» – возможно, от слова «ведать»), что видно по оставшимся рудиментам – историям про чары, зелья, снадобья ведьм. Стихийность женских проявлений в патриархальном укладе были уже достаточным поводом для подозрений в том, что она как-то связана с иными порядком или неизвестными силами.

В христианском мировидении ведьма – женщина, продавшая душу дьяволу, поэтому этот архетип ассоциируются с кощунством и пугающей вседозволенностью. «Ведьмы, по общему мнению, имеют хвост и владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах или ступах. Отправляются они на темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы и, как все чародеи, могут оборачиваться в разных животных, чаще всего в сорок, свиней, собак и желтых кошек», – писал этнограф Сергей Максимов в сборнике «Нечистая, неведомая и крестная сила». Он отмечает, что из-за этого поверья «подозрительных» женщин и перечисленных животных нередко жестоко избивали.

Осознание, что в магическом пространстве не действуют христианские заповеди, пугало простых людей. Там, где откровенно поступаются законами добродетели, нет Бога, нет защиты от огромного непознаваемого мира. Этим объясняется эмоциональная сила рассказов о перевернутых иконах в доме. Вторая внутренняя причина страха перед подобными персонажами ясна – посягательство на основные жизненные ценности крестьян.

Особый «вид» ведьмы – мертвая ведьма. Она необычайно сильна из-за того, что обладает двумя душами – человеческой и демонической. Во время смерти человеческая душа покидает тело, а демоническая остается до тех пор, пока не найдет себе следующий сосуд.  От этого ведьма не может полностью уйти в мир иной и мучает окружающих.

Такой образ представлен в еще одной сказке из сборника Афанасьева, когда королевна-колдунья мстит сыну попа за то, что тот узнал ее тайну: «Расхворалась-разболелась королевская дочь, призвала отца и стала ему наказывать: «если я помру, то заставьте поповского сына три ночи сряду надо мною псалтырь читать». Далее мертвая ведьма изводит мальчика, желая вселиться в его тело, но у нее ничего не выходит.  Эта сцена напоминает нам о гоголевском «Вие».

Вий: губительный взгляд

Известно, что Николай Гоголь при создании повести использовал сюжеты украинского фольклора. Однако в произведениях малороссийского простонародья не встречается существо с подобным именем, но есть некий Буняк, появление которого также, как и Вия, сопровождается воем волков. Он – житель подземелья с гигантскими глазами и аномально длинными ресницами, их можно поднять разве что вилами.

Левкиевская предполагает, что свое название существо получило от имени половецкого хана Боняка, который помог галицким князьям в борьбе против угров. В Ипатьевской и Лаврентьевской летописи упоминается о том, что наступление его рати сопровождалось волчьим воем. Впрочем, точный прототип Вия установить, видимо, не удастся.

После публикации повести образ с новым названием внесли в фольклорные сборники, теперь он олицетворял непонятную, стихийную силу. Вий стал выражением экзистенциального ужаса, символом бессилия человека перед окружающим хаосом. Хому Брута ничего не защищает – ни молитва, ни очерченный круг. Если в сказке про сына попа и колдунью эти средства еще работали, то здесь бездна и одиночество подошли вплотную. Можно подумать, что крестьяне из-за малообразованности попадали под влияние подобных историй, но и читающая публика такими сюжетами не брезгала, наполняя народные образы очерченным смыслом. Благодаря этому они становились еще более яркими – именно так произошло с Вием, архетип которого до сих пор используется в фильмах ужасов.

Убедительность образу Вия придает, вероятно, психологический эффект, который иногда испытывают люди при участии взгляда другого. Даже в безобидной ситуации чужой взгляд или даже мысль о его возможности приводит человека в тревожное состояние, с легкостью будящее в нем его сокровенные переживания и опасения. На этом переживании основываются и суеверия по поводу сглаза. Конечно, христианский мир живет под взглядом милосердного и справедливого Бога, но именно поэтому где-то на маргиналиях культуры должен существовать антипод. Безжалостный убивающий взгляд уродливого и неправдоподобного монстра.

Баба Яга: между мирами мертвых и живых

Баба Яга – один из самых многогранных героев русского эпоса. Она находится где-то на грани между добром и злом, хотя очевидно – Яга связана с миром мертвых, на что указывает костяная нога. Этот образ встречается в черногорском, хорватском и чешском фольклоре, а в России он стал наиболее неоднозначным. В первую очередь, это хозяйка леса. Михаил Забылин в книге «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» пишет, что славяне представляли Ягу кровавой богиней в ступе и приносили ей жертвы. Считалось, что она пришла из подземного царства в облике змеи.

В русских сказках Баба Яга выполняет важные функции: дарительную, карающую и охранительную. Ее характер меняется в зависимости от сюжета и нельзя сказать, что это непременно злобный персонаж. Пропп считает, что Яга – посредник между нашей и «альтернативной» вселенной, ведь именно через избушку на курьих ножках герой попадает в мир мертвых – образное «Тридевятое царство». Перед этим Яга совершает над ним несколько похоронных ритуалов: омовение и поминальный прием пищи («баньку затопи, накорми и спать уложи»). После того, как герой якобы умирает, он может действовать в том самом Тридевятом царстве.

В пользу этого предположения говорит и то, что «избушка на куриных ножках» восходит к домовине – деревянному дому на высоких пнях, где западные славяне хоронили умерших. Есть и еще одна довольно оригинальная трактовка этого известного всем с детства образа: в народе «курьей ножкой» называли перекресток, развилку дорог. А мифологическое сознание самых разных народов наделяет это место особыми свойствами, часто благоприятствующие искушениям и разной нечисти.

Сложно сказать наверняка, но временный переход в царство мертвых также может быть отсылкой к обрядам инициации у славян (может поэтому она и ест детей, т. к. инициирующийся символически «умирает» в одном статусе и рождается в другом). В сказках также присутствует множество вполне бытовых отсылок к функциям бабушек, старших женщин в роду: например, лечение, передача знаний, проверка навыков (сшить, спрясть, сготовить, убрать дом и т. д.).

Баба Яга непредсказуема, ее природа неподвластна человеческой логике. В русском эпосе она была особенно опасна для детей и мужчин. Возможно, это связано с языческим социальным устройством – «доминантным» матриархатом, остающимся в коллективной памяти даже спустя столетия. Кроме того, черты Яги свойственны аллегорической фигуре Смерти, чьи интересы Яга и представляет. В русском сознании этот персонаж ассоциировался с умершими предками, а они всегда вселяли страх.

Черти, бесы, бесенята

Черта от остальных персонажей отличает происхождение – это библейский образ, и зона его «применения» в культуре невероятно широка: от средневековых мистерий до современных поэм. В Толковом словаре Владимира Даля записано около 40 имен черта – славяне считали, что эти существа сидят чуть ли не в каждом углу, так как не ограничены ни пространством, ни временем.

Так, например, согласно легенде, святой Василий Блаженный бросал камни в дома добропорядочных жителей и целовал углы домов, где жили явные грешники. Объяснялось это тем, что святой видел, как на домах праведных снаружи висели бесы, не смевшие войти внутрь, а у стен домов грешников плакали ангелы.

Градус злости черта колеблется и зависит от его ранга. Искусные черти могут принести большие беды, тогда как другие способны лишь на мелкие бытовые неприятности. В русском искусстве черт либо символизирует абстрактные понятия (чаще это встречается в литературе), либо выступает как волшебный помощник или соучастник, которого потом все же побеждают или обманывают – вспомним «Вечера на хуторе близ Диканьки» или «Сказку о попе и о работнике его Балде».

Помешанные, воры, пьяницы и разбойники в народе считались одержимыми бесами. Любое деструктивное поведение объяснялась участием нечистых духов. Из-за этого самоубийц хоронили без креста, а душевные недуги лечились аскезой и молитвой. Главным оружием черта всегда был обман.

Народное сознание рисовало отвратительные сцены подчинения беззащитных людей воле дьявола – например, существовало поверье, что черти сотрудничают с другой нечистой силой, русалками или ведьмами, отдавая им похищенных младенцев. Эти дети потом сами становились мелкой нечистью вроде домовых.

Христианство не одобряло веру в таких существ, поэтому задабривание домовых духов считалось грехом. Но странные явления типа скрипучего пола надо было как-то объяснять, а из-за незнания или запрета предназначенных для этого ритуалов простой люд лишался самоуспокоения, что только увеличивало его страх – эмоции мешали подойти к проблеме рационально.

В образе злого духа наиболее сильно выражен синтез народных, полуязыческих представлений и христианских канонов: именно в русском фольклоре они не противопоставляются друг другу, а взаимодействуют. Люди не знали, как объяснить некоторые психические метаморфозы, и черт отождествлялся с темным началом человека, со скрытыми неконтролируемыми порывами. Этот образ сравним с юнговской Тенью, он содержит отрицаемые и социально неприемлемые желания, которые при воплощении оправдывались одной фразой – «черт попутал».

Четыре неизменных страха

Итак, есть четыре образа и четыре переживания: боязнь потерять защиту в виде Бога и христианских законов (ведьма), неконтролируемый хаос и, как следствие, слом устойчивой картины мира (Вий), страх смерти и неизвестности (Баба Яга) и ужас человека перед проявлениями собственной теневой личности. Эти чувства всегда переплетаются друг с другом, образуя невероятно сильное влияние.

Сегодня домовые, ведьмы и прочие существа русского фольклора едва ли способны напугать даже маленьких детей, поэтому их образы обычно используются в произведениях только ради антуража. Но то, что за ними стоит, никуда не делось, а лишь перешло в более сложную форму воздействия и в новом виде попало в современное массовое искусство. Такие мифологемы были средством объяснения непонятных ощущений и свойств окружающего мира, играя, по сути, ту же роль, что и персонажи древнегреческого эпоса.

В наше время они, утратив свои первоначальные обязанности, служат маркером традиционной русской народной культуры. Колдуньи, черти и банники нужны для активации коллективного бессознательного и универсальных понятий, заложенных в нас с раннего возраста. Такие образы – результат многовекового творчества, ничем не ограниченной фантазии, поэтому полностью отказаться от них нельзя.

Непонятно, что при первом знакомстве в раннем детстве заставляет нас относить того или иного героя к легиону темных сил – социальное принуждение (Бабу Ягу принято бояться) или неосознанное понимание того, что эти существа выражают. Как бы то ни было, эти архетипы до сих пор действуют на определенном уровне. Новая форма выражения экзистенциальных страхов утратила четкие очертания, рассредоточилась по всему пространству культуры и искусства и приобрела большую вариативность, проще говоря – ушла в невыразимое.


Для оформления использованы иллюстрации Бориса Забирохина. На превью – иллюстрация Николая Кочергина.

Рекомендуем:
  1. Сергей Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила»
  2. Владимир Пропп «Исторические корни волшебной сказки»
  3. Михаил Забылин «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»