«Вехи»: Ааа! Настоящие монстры. О чудовищах прошлого и настоящего

Страх перед кроличьей лапкой

В 2003 году группе ученых из Китая удалось создать эмбрион, содержащий смесь ДНК кролика и человека. Бóльшая часть биологического материала была человеческой, тогда как ДНК кролика присутствовала лишь в митохондриях, служащих как генераторы энергии для клеток. Целью ученых было попытаться найти новые способы выращивания и сбора клеток, присущих ранней стадии развития человека. Исследования в этом направлении были (и остаются) многообещающей сферой в контексте развития медицины и новых методов лечения.

Впрочем, прошло совсем немного времени, прежде чем поднялась волна споров по поводу этих так называемых «химер», как их нарекли некоторые исследователи. Имеют ли эти гибридные существа человеческую природу? Что случится, если им позволить расти и развиваться? Вскоре активисты мобилизовались и призвали ограничить или и вовсе прекратить противоречивое исследование.

В 2005 году в Соединенных Штатах патенты на человеческие эмбрионы были объявлены вне закона; в 2007 году Конгресс США выдвинул законопроект «О запрете гибридов человека и животного» (хотя в конечном счете он был отклонен). Согласно этому законопроекту, исследования таких гибридов «подрывают человеческое достоинство и целостность человека как биологического вида». Пересадка человеку свиного сердца или применение инсулина животного происхождения оставались приемлемыми, но угроза потенциально жизнеспособных, клеточных гибридов была слишком сильной, несмотря на огромную общественную выгоду, которую сулили исследования в этой области.

Рисунок химеры, сделанный приблизительно в 1590-1610 гг. Предположительный автор – итальянский художник Якопо Лигоцци

Эти клетки внешне очень отличались от своего мифологического «предка», то есть от химеры из древнегреческой мифологии, у которой была львиная голова и туловище, вторая голова была козлиной, а хвост – в виде змеи. И всё же человеко-кроличий эмбрион и существо из древнегреческих мифов в общественном представлении имеют одно глубочайшее сходство: они оба монстры.

На протяжении истории представления о чудовищности подвергались коренным изменениям. Традиционно монстры приходили откуда-то издалека: из ненанесенных на карты территорий, из отдаленных времен и мест. Но по мере того как в мире становилось всё меньше неизведанного, ареалы монстров неукоснительно сокращались. В наше время на земле практически нет такого места, которое бы не было подробно размечено на карте, так что почти не осталось пространств для монстров-аборигенов; вместо этого мы переключились на инопланетян, искусственный интеллект или современные технологии, делегируя всему этому роль зловещих «Других», что видно по нашим книгам, телесериалам и фильмам.

Но монстры – это нечто непреходящее и неугомонное. Они не только вышли вовне; они также проникли в наши внутренние органы и в наши клетки – то есть в таинственные пространства внутри человеческого тела. Начиная с XIX века, человечество сознательно разрабатывало проекты, направленные на преобразование мира – чудесным, захватывающим, но зачастую ужасающим образом. Мы создали земледельческие системы с целью укротить природу, мы изобрели инструменты для изучения генетических строительных блоков, лежащих в основе жизни. Мы строим машины, которые скоро могут стать подобием нас самих.

Кадр из фильма «Хищник» (реж. Джон МакТирнан, 1987)

В то же время транспорт и коммуникационные сети ныне охватывают весь мир, так что такие пандемии, как Зика и Эбола, кажутся куда бóльшей угрозой, чем когда бы то ни было. Современная эпоха также принесла с собой глубокую личностную изоляцию, которая не ограничивается пространством: поддерживая контакт через экраны, люди всё более отдаляются от природы. Эти перемены положили начало новой породе монстров – тем, что произрастают из мрачной действительности внутри человеческого сознания.

Таксономические гибриды

Слово «монстр» происходит от латинского monstrare (показывать, демонстрировать) или же от monere (предостерегать). Однако дать определение монстрам трудно. Они воплощают собой неистовство, их легче определить через то, чем они не являются, чем через то, чем они есть.

Американский искусствовед Аса Миттман (Asa Mittman) утверждает: «В культуре монстрам принадлежит значительная роль, но играют они её не очень хорошо». Монстры воспринимаются как ужасающее и несущее угрозу нечто, существующее на самом краю знакомого и привычного: это уродливые создания из отдаленных логовищ, это вампиры, исподтишка выглядывающие из тьмы. «Они не только бросают вызов привычному миру и подвергают его сомнению; они внушают тревогу и беспокойство, они неотступно нагоняют страх», – пишет Миттман. «Они крушат, рвут и раздирают культуры, но в то же время они конструируют культуры и поддерживают их жизнестойкость».

В эпоху раннего Нового времени монстрами считались сверхъестественные знамения, исходящие от Бога: двухголовые телята, обезображенные младенцы или незнакомые гуманоидные расы, живущие в далеких краях. Позже, начиная с конца XV века, европейцы начали открывать для себя Дальний Восток, северные территории у Арктики, а также Новый Свет на западе, получая сведения о невиданной ранее флоре и фауне, в том числе в виде живых образцов. Экзотические существа и растения хлынули в Европу. Традиционные монстры, являющие собой аномалии, по-прежнему существовали, но в конце концов их вытеснили монстры иного типа: органические формы, предположительно произведенные на свет игривой рукой Природы, затмили собой предзнаменования, воплощающие божий гнев.

Новые звери, с которыми столкнулись европейские исследователи, часто не вписывались в традиционный подход к классификации животного мира. Согласно типологии Аристотеля, животные делятся на живородящих четвероногих (четвероногие млекопитающие), яйцеродящих четвероногих (четвероногие, откладывающие яйца), птиц, китов и рыбу. Но многие новые существа и растения казались необъяснимыми гибридами, ставящими под сомнение устоявшуюся таксономию: южноафриканский броненосец, например, воспринимался как «рептильный ёж», возникший в результате пост-грехопаденческой метисации, когда на Ноевом ковчеге в одном уголке довелось ютиться черепахе и ежу.

По мере того как границы ойкумены (то есть изведанного мира) расширялись, европейцы убедились, что они обнаружили монстроподобные расы, описанные у некоторых классических авторов. У таких путешественников, как Антонио Пигафетта, принимавшего участие в кругосветном путешествии Магеллана в 1519-22 годах, можно найти рассказы о чужих народах, землях и культурах, с которыми им довелось столкнуться – например, с трехметровыми гигантами, которых Магеллан и его команда предположительно повстречали в Патагонии.

Насколько путешественники верили в собственные рассказы и насколько они намеренно искажали увиденное – этого мы не знаем. Не подлежит сомнению лишь то, что люди в Европе с готовностью принимали на веру эти истории, на фоне чего процветал бизнес, основанный на публичной демонстрации всевозможной экзотики и диковинок.

Новые существа крайне редко представали перед европейской публикой живимы или хотя бы целостными, так что их образ нужно было собирать из упоминаний в существующих текстах, сведений о характерных частях тела, а также рассказов моряков, которые были печально известны своей склонностью к преувеличению. Путешествовать в те времена было тяжело, условия на борту кораблей были суровыми, так что всё скоропортящееся и то, что могло показаться вкусным, скорее всего не добиралось до Европы в исходном виде.

Отсутствие отдельных частей давало волю воображению – восполнять лакуны брались ученые и коллекционеры. Делая описания таких страшных морских чудовищ, как Кракен, Ясконтий или Кет, натуралисты использовали отрывочные сведения моряков о настоящих обитателях морских глубин. Существа из легенд ассоциировались с причудливыми частями плоти, которые привозились торговцами – например, это могли быть обрамленные зубцами носы пилы-рыбы, китовый ус или разноцветные тропические ракушки. Нашли даже единорогов – к их характерным физическим чертам прибавились изогнутые зубы, позаимствованные у нарвалов, которых торговцы переправляли из Арктики.

«Фиджийская русалка» – общее название популярного в XIX веке экспоната всевозможных бродячих «выставок диковин» и уличных шоу. Объект представлял собой туловище и голову небольшой обезьяны, пришитые к задней части туловища крупной рыбы и покрытые папье-маше. На «выставках» этот объект был представлен как мумифицированное тело реального существа – «морской девы», которое якобы было наполовину млекопитающим и наполовину рыбой. (Фото: The Wellcome Collection)

В то же время настоящие и даже вполне себе обыкновенные существа были буквально превращены в новых невиданных монстров. Например, так было в случае с «фиджийскими русалками», для изготовления которых использовали головы обезьян, туши рыб и другие материалы. Также у коллекционеров большой популярностью пользовались драконы «Дженни Хэнивер» и василиски, которые на самом деле являли собой искусно высушенных морских коньков и скатов.

В этом отношении монстры стали явлением осязаемой действительности. Эти объекты выставлялись на всеобщее обозрение и потеху в рамках фрик-шоу, а также демонстрировались в кунсткамерах, где их пожирали глазами представители сладострастной элиты.

Многие писатели, будучи знакомыми с техниками изготовления таких искусственных «драконов» и «русалок», не упускали возможности зафиксировать это в своих произведениях, тогда как в обществе не утихали горячие споры о подлинности и происхождении этих небывалых существ. Впрочем, лишь немногие сомневались в магической природе таких экспонатов; еще меньше было тех, кому удавалось остаться равнодушным к тому, как эти диковины размывали различия между натуральным (твореньем божьим) и искусственным (созданным руками человека).

Следы невиданных зверей

Эта зачарованность объясняет возникновение великого и ужасного Моржа (Rosmarus). Когда европейцы начали продвигаться дальше по Северо-Западному проходу в поисках пути к манящей изобилием Вест-Индии, они повстречались с моржом – существом, которое тогда было почти неизвестным в Северной Европе, хотя скандинавы торговали моржовыми товарами уже на протяжении сотен лет. Эти путешественники возродили сказания о героических битвах против огромных и физически мощных морских чудищ со слоноподобными бивнями, красными глазами и непробиваемой кожей.

«Морж Хорнимана» – причудливое чучело моржа, выставленное в лондонском музее Хорнимана. Этот морж – необычное произведение таксидермиста, поскольку он слишком натянут и «раздут». У него нет складок на коже, типичных для моржей в дикой природе. Впервые Морж Хорнимана предстал перед публикой в 1886 году, когда лишь немногие видели живого моржа, так что не удивительно, что он выглядит не так, как настоящие моржи. (Фото: The Horniman Museum and Gardens, London)

До Европы доходили только драгоценные моржовые бивни, ворвань и шкуры, а также рассказы охотников о «желтовато-коричневых китах», «морских слонах» и «морских конях», которые при помощи своих зубов взбирались на скалы, чтобы улечься там спать. Эти сведения в виде записей и удивительных предметов животного происхождения привели к тому, что сложился образ Моржа (в латиноязычном варианте Rosmarus, в норвежском – hvalross [ср. англ. walrus, нем. Walroß – прим. пер.]) – гибридного существа, столь же страшного и жестокого, как и его родная Арктика. Такая монструозная легенда почти наверняка придавала престижа моржовым товарам, продаваемым на европейских рынках.

Киты тоже заняли двойственную позицию между ценным товаром и зловещим монстром. В XVI и XVII веках прибрежное население северной Европы, занимавшееся у моря стиркой и мытьем посуды, было шокировано, когда на берег выбрасывало громадные туши кашалотов. Эти образы вскоре появились в популярных изданиях и морализаторских текстах. Киты были одновременно богатым источником мяса и жира, а также свидетельством ужаса, таящегося в недрах океана; они были как инъекцией свежей крови для приморских селений, так и резкой атакой на освоенные цивилизацией пространства.

Противоречивость в изображении китов сохранилась и в XIX веке, ярким примером чего выступают сложные отношения между китом и китоловом в романе Германа Мелвилла «Моби Дик» (1851). Имея репутацию монстров, киты были источником материальных благ, а также напоминанием о хрупкости человека перед лицом природы. Даже сегодня зрелище китовых скелетов в музеях побуждает нас поразмыслить о собственной малости, но также и о нашей разрушительной силе, которая позволяет нам подвергать опасности этих огромных созданий.

Такие «настоящие» монстры, как моржи и киты, не только положили начало рынку новых товаров; они также стерли имеющиеся границы. На первый взгляд это пересечение границ кажется разрушительным, но на практике эти пограничные звери позволили обществам пересмотреть и переработать категории, согласно которым был упорядочен мир. Самонадеянные таксономические правила дали определение тому, что оставалось на дне ящиков для упорядочивания; так, морж, в котором видели черты кита, коня и слона, или же рептило-ёж броненосец поставили под вопрос то, что из себя вообще представляет млекопитающее или рептилия – это повлекло за собой пересмотр сложившихся ранее определений.

Натуралисты занялись выстраиванием образов этих кажущихся безобразными существ не потому, что им пришлось, а потому, что монстры были одним из инструментов, которые использовались для выработки нового способа воспринимать мир – этот обновленный взгляд куда менее опирался на классические текстуальные авторитеты и всё больше ориентировался на эмпирические и свежедобытые знания.

Возьмем австралийских утконосов. Это млекопитающее с уткоподобным клювом, ядовитыми шпорами и способностью откладывать яйца. В 1799 году Джон Хантер, британский губернатор Австралии, впервые отправил особь утконоса в распоряжение Лондонского королевского общества. Британские ученые были поражены, когда перед ними предстал этот кажущийся невозможным гибрид утки, бобра и рыбы. В ходе своих попыток определить, как между собой сообщаются отдельные части, ученые повредили тело животного.

Член Королевского общества Джордж Шоу писал, что утконос «наталкивает на мысль о некоем обманном подлоге, сделанном с применением искусственных средств». Это создание казалось настолько странным, что его существование было немыслимым и было похоже скорее на какою-то шутку или трюк со стороны Природы. Этот таксономический монстр не только спровоцировал пылкие научные споры, длившиеся не одно десятилетие, но и привел к переосмыслению того, что из себя представляет млекопитающее.

Монстры и их репрезентации выступали и как воплощение этических и политических смыслов – часто становясь козлами отпущения. Вспомним Птицу Додо, пухлого и нескладного дронта из «Алисы в Стране чудес» (1865) Льюиса Кэрролла. Впрочем, анатомические свидетельства указывают на то, что додо, вероятно, были очень даже стройными созданиями.

Очевидно, «толстый додо» – побочный продукт психологической динамики в отношении присвоения колониальных сокровищ. Голландские моряки впервые столкнулись с этой птицей на острове Маврикий в 1598 году. На протяжении XVII столетия в Европу при посредничестве таких торговых предприятий, как Голландская Ост-Индская компания, громадными партиями доставлялись всевозможные экзотические товары, в том числе и части додо. Но эти привозимые в Нидерланды богатства вызывали смущение, идя вразрез с местной культурой, отличавшейся скромностью и сдержанностью.

«Додо» (Рулант Саверей, 1626)

Исходя их этого, додо стал ассоциироваться с жадностью и тягой к излишествам, лежащими в основе алчной мировой торговли, объемы которой только продолжали расти. Руководствуясь одними лишь путевыми отчетами и несколькими живыми образцами, природоведы изображали додо всё более и более прожорливыми. Ксилографии с изображением жирной птицы распространялись повсеместно; и ни один додо не смог прибыть в Европу, чтобы отстоять свое доброе имя. О додо говорили, что они созданы лишь для одного – «для обжорства». В живописи они изображались огромными и тучными – например, на картине Руланта Саверея «Додо» (1626), которая сейчас находится в лондонском Музее естественной истории.

Ученые приписывали додо способность поглощать всё, что угодно, даже железо, а мясо самой птицы называли сочащимся жиром и тошнотворным. К 1681 году додо вымерли – отчасти благодаря голодным морякам, отчасти благодаря наземным млекопитающим, которых колонизаторы завезли на Маврикий. Исчезновение додо предзнаменовало упадок и самой Голландской Ост-Индской компании, которая в конечном счете потерпела крах под тяжестью собственной массы.

Горько признавать, но иногда наделение животных монструозными чертами использовалось для того, чтобы оправдать их истребление. По своей природе монстры всегда несут угрозу и разрушения, воплощая темные характеристики, которых мы бы предпочли избегать. Такая судьба постигла тилацинов – это австралийский сумчатый хищник, который более известен как тасманийский тигр [или тасманийский волк – прим. пер.]. Тилацины сочетали в себе устрашающую смесь собачьих и кошачьих черт, они отличались полосатым окрасом и необычайно большой ротовой полостью.

После того как в XIX веке на Тасмании начали разводить овец, переселенцы-колонизаторы признали в тасманийском тигре угрозу: их называли «подлой скотиной … добывавшей себе пропитание на королевских землях». Было решено пойти на тилацинов войной. Получившая финансовую подпитку инициатива была развернута в 1888 году. Тысячи животных были истреблены, даже несмотря на то, что они не были такими уж неистовыми убийцами мериносов, а их укусы были сравнительно слабыми. К 1930-м годам тилацины почти полностью вымерли. Преследования со стороны людей были не единственной причиной их исчезновения, но этот фактор совершенно точно был одним из определяющих.

Последние из тилацинов (видеозапись 1933 года)

Один из поразительных аспектов истории с тилацинами – то, как с течением времени менялись изображения этого животного. На печатных картинках конца XIX века тасманийский тигр был похож на крысу или гиену, крадущуюся меж овчарен. Сегодня же люди скорее всего более знакомы с фотографиями 1930-х годов, на которых в условиях неволи запечатлены несколько последних особей тилацинов, или же с изображениями таких современных художников, как Бет Уиндл (Beth Windle), на которых исчезнувшее животное выглядит мучительно величавым. Монстр теперь стал невинной жертвой, поднимая вопрос о том, что собой представляют чудовища наших дней.

Герой Монстр нашего времени

Что дает нам право делать из животных монстроподобных хищников? В эпоху раннего Нового времени мир был упорядочен согласно иерархической структуре, которая предусматривала четкое разграничение между человеком и другими существами. Однако возрастающее понимание истории жизни в XVIII и XIX веках – особенно после обоснования теории естественного отбора Чарльзом Дарвином в труде «О происхождении видов» (1859) – поставило под сомнение природу человека и наше место в контексте природы. Если мы все между собой связаны, если мы разделяем общую потомственную родословную, действительно ли человек настолько отличается от других биологических видов?

Возрастающая неопределенность относительно грани между человеком и другими животными породила новый вид монстров. Например, в таких ранних описаниях орангутанга, как у врача Якобуса Бонтиуса в его «Истории и медицине Восточной Индии» (1658), фигурируют отсылки к звериному, но всё же антропоморфному «дикому человеку». Бонтиус предполагал, что это животное являлось отпрыском женщин-туземок и обезьян, что было кристаллизацией страхов XIX века о колониальном смешении рас. Еще даже в 1844 году доктор Томас Блэтчфорд писал в «Бостонском медицинском и хирургическом журнале», что единственное животное, которое хоть сколько-нибудь «способно оплодотворить женщину, принадлежащую к человеческому роду, – это “калимантанский оранг-утанг”».

Размывание границ между человеком и другими биологическими видами совпало с «внутренней миграцией» монстров: из сферы вне человека – внутрь самого человека. В литературе XIX и XX столетий просматривается идея, что чудовищность является продуктом наших собственных действий и психических состояний. В романе Мэри Шелли 1818 года Виктор Франкенштейн создает своего собственного монстра, тогда как в «Дракуле» (1897) Брэма Стокера жертвы сами приглашали вампира в свои дома.

Гари Олдман в образе графа Дракулы в одноименном фильме Фрэнсиса Форда Копполы (1992)

В своем эссе «Жуткое» (1919) Зигмунд Фрейд описал чувство, которое в нас вызывают антропоморфные существа, сочетающие в себе и нечто невиданное, и нечто зловеще знакомое, тем самым пробуждая в нас ощущение «непреодолимого и леденящего ужаса». Будучи евреем, Фрейд в конце концов был вынужден бежать из родной Вены, чтобы спастись от массового истребления, каковым был Холокост. Для многих Холокост стал непреходящим доказательством того, что самые чудовищные черты присущи именно человеку.

Сегодня такие жуткие гуманоиды превратились в ИИ-роботов, способных сойти за человека или даже более чем за человека. В фильме «Из машины» (2014) роботы предстают как аморальные изверги, что указывает на то, что подлинная чудовищность заключается не в самих роботах, а в их психопатических создателях.

При всех доступных ныне технологических средствах, интерпретаторы, представляющие индустриализированный Запад, выказывают опасения, что силами позднего капитализма психика современного человека – патологически поврежденная, разъединенная и отчужденная изнутри – сама превратилась в монстра. В современных фильмах ужасов монстр вполне может быть противоречивой психологической силой или же затаившейся внутри угрозой, готовой вырваться наружу.

Сейчас можно обнаружить всё больше доказательств в пользу того, что материальные отходы человеческого промысла могут проникать в наши тела и разрушать их: сахар-рафинад, подрывающий эндокринную систему пластик, ядерные отходы, мясо животных, выращенных на животноводческих фермах. Нельзя и далее игнорировать и отрицать такие монструозные маркеры антропоцена.

Ныне мы можем «играть в Бога», используя такие возможности генной инженерии, как CRISPR, для воскрешения вымерших биологических видов или для создания совершенно новых существ. Такие фильмы, как «Парк юрского периода», играют на наших страхах относительно того, что может случиться, если мы потеряем контроль над теми, кого мы вернули из небытия: мы можем пасть жертвой собственных созданий, уступив власть природным силам, которые обладают такими же правами на Землю, как и мы. Схожим образом обострился страх перед биотерроризмом и несущими смерть синтетическими организмами.

Другими словами, монстры теперь обитают прямо у нашего порога. На протяжении истории общества боялись зверей, живущих в лесной чаще, на краю изведанного мира или в океанских глубинах. Теперь же, когда на карте отмечены все опасные места на планете, единственным местом, где могут обитать монстры – неведомые пространства внутри нас самих. Мы стали теми монстрами, от которых нужно защищать мир.

Так о чем же нам говорит соприкосновение с нашими современными демонами? Со временем мы создавали и перерабатывали монстров, наделяя их множеством различных обликов. Они являются элементами нашего воображения, которые непременно нужно выразить. Монстры – это яростные побочные продукты наших страхов, а не их причина. Монстры бросают вызов тому порядку, который мы стремимся навязать миру, помогая нам при этом определиться с собственным местом в нем. Сталкиваясь с этими антропогенными ужасами и постигая их, мы, возможно, сможем со временем их обуздать – и тем самым сформировать новую, более благостную среду обитания для себя и других живых существ.

Оригинал

На превью – «Гигантский осьминог» (1828-40), авторская копия рисунка Пьера Дени де Монфора, выполненная Оррой Уайт Хичкок, одной из первых женщин в США, кто занимался созданием иллюстраций к научным публикациям. Amherst College Archives

Об авторе: Натали Лоуренс (Natalie Lawrence) – историк науки, пишущая о природе. Публиковалась, в частности, в таких журналах, как «The Observer» и «BBC Wildlife». Автор книги «Перья и яичная скорлупа» (ориг. «Feathers and Eggshells», 2005). Проживает в Лондоне.