«Интертекст»: Генетика против культуры. Что определяет нашу личность?

Давний спор

Спор о том, что в большей степени определяет ум и характер человека, обладает почтенной историей. Задолго до открытия законов наследования и создания генетики люди рассуждали о том, кто весь пошел в родителей, а кого сформировал учитель или сложившаяся вокруг компания. Житейская наблюдательность собрала достаточно сведений в пользу обеих версий: и о том, как природа бережно передала ум и склонности от мамы с папой их чаду, и о том, как разительные различия отцов и детей объясняются культурным наследованием. Проблема, однако, в том, что подобные сведения – не факты, а лишь материал для интерпретации.

Даже философия, довольно рано обратившая внимание на воспитание, показала, что описание развития личности сложно отделить от ценностных ориентиров. Ведь тот, кто говорит, что природа важнее культуры – вместе с тем намекает на необходимость принять жребий, что тебе выпал. И напротив, всякий, кто признает значимость культурного влияния, также приписывает каждому и гораздо большую ответственность за то, кем ты станешь.

Безусловно, первые правы в самом общем смысле: наше происхождение накладывает некоторые ограничения (как говорят в народе: «От осинки не родятся апельсинки» или «Яблоко от яблони недалеко падает»). Их оппоненты в свою очередь часто оказываются более проницательны, когда настаивают на том, что под человеческой природой слишком часто оказывается замаскирована та или иная форма научения – от прямохождения до речи и от памяти предков до искусственной (культурной) среды.

И в наши дни битва между генетикой и культурой за влияние на человека не только продолжается, но и разгорается с новой силой. Во многом из-за того, что естественные науки о человеке сблизились с гуманитарными – главным образом на почве понятия информации. Подобная близость лишь обостряет конфликт, и в силу этого многие отваживаются на спекуляции в духе «всё уже записано в генах» и «тело лишь табула раза, заполняемая письменами через опыт в человеческой среде». Особенно буйно полемика цветет в околонаучной и околофилософской среде, где взрастают новая френология, нейрошовинизм, голословные психологические спекуляции о детях, невнятные педагогические тренды.

Что же можно сегодня сказать об этой теме? Доказала ли наука, что всё развитие предопределено внутренней программой? Смогли ли гуманитарии отстоять веру в безграничные возможности культуры преобразовывать личности людей? Попробуем разобраться в этих вопросах.

Ум и характер как поле битвы

В первую очередь стоит подчеркнуть, что интересует людей, как и прежде, не мелочь вроде умения вычитать в уме, музыкального слуха или склонности перекинуться в картишки. Людей волнует личная участь – то, как складывается жизненный путь, и какая Парка влияет на нить его судьбы в большей степени? Чем сильнее вера в судьбу, тем важнее такая неуловимая черта, как удачливость. Но крайний фатализм сегодня редок, поэтому всё чаще речь идет об уме и характере: мы верим, что успехи и события жизни тесно связаны с личными выборами. Так как жизнь полна неопределенностей, то выбор определяют либо по степени продуманности (ум), либо по специфике предпочтений (характер, склонности и вкусы).

Однако и ум, и характер одинаково легко описываются как врожденные, так и как воспитываемые компоненты личности. Всегда можно сказать, что генотип дает потенциал для ума или, например, силы воли, а культура лишь актуализирует их до какой-то степени. Подобное отношение работает и другую сторону: можно отметить, что именно культура не только дает шанс чему-то развиться (а иначе ноль – это всё равно ноль, пусть и с потенциалом), но и определяет вектор развития. Ведь ум может обернуться ограниченной культурными конвенциями рациональностью, которая вне своего контекста не более чем глупость. А сила воли при определенной культурной обработке создает как упрямого раба, так и гордого свободного человека.

Более того, ум и характер не самые точные категории – простым эмпирическим инструментом их не измерить. Что такое ум? Это отнюдь не уровень интеллекта и даже не навык решения задач разного типа. Что такое характер? Ну уж точно не темперамент, сводимый к нервной системе, и даже не один из типов какой-нибудь поверхностной психологической классификации.

Обе характеристики расплывчаты и контекстуальны. Иногда даже в упрощенном виде их невозможно адекватно зафиксировать, потому что нет нормы/эталона или не с чем сравнить. Например, среднее значение IQ, судя по всему, действительно наследуется по женской линии, однако если биография человека устроена так, что он был лишен стимулов к развитию интеллекта, то никакой эксперимент не покажет, что же там было заложено. Представьте себе навороченный комп с одним «Сапером» на нем: без возможности изучить железо, вы никогда не отличите его от старенького слабого ПК.

При этом стоит помнить, что у людей в вопросе оценки ума речь идет скорее не о том, что у кого-то много, а у кого-то мало знаний (= программ), а о том, что у них будут стоять разные конфигурации софта, часто столь неэффективные, что и из мощного устройства сделают «тормозящее, забагованное черт знает что». Более того, познавательные способности и сфера мотивации оказались сильно переплетены, поэтому возникли непродуманные понятия-гибриды вроде эмоционального, социального и коммуникативного интеллектов.

Знаем мы ответ или нет – на вопросы об уме/характере – всем нам приходится выработать какое-то собственное представление о них. Мировоззрение не может обойти эту тему, ведь за дилеммой «природа/культура» стоят, по сути, классические три вопроса Канта, резюмируемые в одном – «Что такое человек?».

Порой случается и так, что человек становится носителем раздвоенной картины мира: например, для него ум больше зависит от учителей и книг, а характер – от генетики рода. В таком представлении жизненный путь уже прочерчен будущей драматургией борьбы ума со склонностями. В обратном случае (ум от родителей, характер воспитывается) сюжетная арка судьбы может быть ближе к комическому или трагическому тону – в любом случае это история несовпадений, изредка компенсируемых личностью (например, быть тупым, но не унывать по этому поводу, что и есть завязка многих комедий).

Два рождения

Исторически в вопросе о том, почему конкретный человек такой или иной, долгое время доминировала натуралистическая версия. Ключом ко всему оказывалась «природа» – будь то судьба, воля богов, предназначение или сущность. Впрочем, убеждение о том, что всё лежит в генах, это, по сути, идея внутренней причинности.

Во многих же ранних концепциях человека причинность природная (законы мира), но внешняя. Это хорошо заметно в мифологии, которая хотя и считает культуру слишком слабым «игроком» за души людей, но зато высоко ставит влияние среды. В логике мифа человек может измениться просто от того, что пришел в особое место, что в целом вытекает из нерасчлененности мира и человека. Наука как таковая стала возможна только после их разделения.

Как это ни странно, эссенциальная метафизика – главный союзник натуроцентризма. Желание запихнуть всё в «природу» – от разума до склонности обмениваться товарами – мы обнаружим у подавляющего числа классических мыслителей, рассуждавших о человеке. И в наше время сторонники крайних взглядов на важность генетического фактора в своих плоских рассуждениях чрезвычайно похожи на философов Нового времени (приписывающих человеческой природе то крайний эгоизм, то разумность, то бескрайнюю доброту).

Однако в XVIII-XIX веках «культура» как понятие тоже обрело своих эссенциалистов. Из качественной характеристики она превратилась в онтологическую сущность, чье влияние сложно отрицать. На пару столетий сторонники культуроцентризма одержали тактическую победу: человек стал тем, что из него конструируют посредством системы образования, манер и искусства.

Знаменем этой победы стали «маугли» – дети, выросшие вне культуры и языка, и, что важно, уже не способные в них войти. Именно они от противного доказывали необходимость культуры. Попытки обнаружить что-то изначальное и естественное в тот период терпят сокрушительный провал во многом из-за нелепости предпосылок. Как, например, в случае с экспериментами по обнаружению естественного языка.

Сложно установить насколько правдивы сведения франсисканца Салимбене де Адама, но он описал, как прусский король Фридрих II довольно брутальным способом попробовал выяснить на каком языке заговорят дети, если не принуждать их к изучению какого-либо. По его требованию няньки заботились о младенцах (кормили, купали), но им было запрещено разговаривать и ласкать их. По словам де Адама все дети умирали в младенчестве (что делает его свидетельства правдоподобными, т. к. это подтверждается и современными наблюдениями).

Ярким выражением признания культуры в качестве принципиального фактора в формировании человека безусловно является концепция двух рождений Гегеля. Согласно ей, человек сперва рождается как живое существо, а затем второй раз – как личность. Причем в первом случае это опыт пассивный, имеющий характер данности – нас рожает в муках мать, и мы не вольны что-то выбрать. Во втором же рождении – мы по отношению к себе и активны, и пассивны. Здесь в новое состояние нас выталкивает не физиология схваток, а личный выбор, в котором формируется отношение к смерти и Духу. Превосхождение животной природы посредством смысла оборачивается рождением человека как человека. Очевидно, что для второго рождения культура является условием sine qua non – без неё просто не получится сделать нужных усилий.

В последствии эту идею использовали многие. Например, А.Н. Леонтьев положил её в основу свой концепции возрастной психологии. В его прочтении уже личность как таковая возникает дважды: сперва как автономное существо с собственным желанием (кризис 3-5 лет), затем как осознающий себя индивид с собственным мировоззрением (12-18 лет). А некоторые и вовсе станут спекулировать на теме смерти: мол, если человек не прошел через определенную инициацию или опасность для жизни, то для его опыта закрыты какие-то важные элементы.

И всё же как только науки о культуре (науки о Духе) набирают силу и добиваются автономности, они вскоре сталкиваются с целым рядом принципиальных проблем. Во-первых, чем более объективной представляется культура, тем больше она похожа на природу (пусть и вторую): стало быть, субъект превращается в пассивный ретранслятор той культуры, которую он не выбирал, а попросту получил вместе с языком и воспитанием.

Во-вторых, слишком явные контрпримеры такой подход объяснить не может. Возьмем случай, когда ребенок, не знавший о факте усыновления, в юношеский и зрелый период оказывается уж слишком похож нравом и интересами на настоящего родителя, а не приемных. Неужели генетика берет свое?

В-третьих, с появлением психоанализа и более поздних теорий, опирающихся на гипотезу о бессознательном, ситуация окончательно запуталась. Ведь в рамках психоанализа принципиальным оказывается расщепление между двумя «культурами»: той, что декларируется сознанием, и той, что реально переживается (и проявляется в симптомах).

Не что важнее, а когда

В историческом экскурсе выше я опустил множество деталей – на деле представления о развитии личности всегда были намного более сложными и даже парадоксальными. Например, античные мыслители высоко ценили агон – соревновательное начало, видя в нем одновременно и выявление (объективно) лучших, любимчиков богов, и воспитание характера.

А важнейшая категория – пайдейя (воспитание) предполагала сложное диалектическое отношение культуры и природы. Воспитание представляли как влияние посредством разума на природу человека, чтобы привести её в согласие с космосом (т. е. культура должна влиять на природу индивида так, чтобы полученное из индивидов общество становилось в большей степени адекватным самой природе, её вечным законам).

Крайние позиции время от времени возникали, но вскоре уходили на периферию культуры. И сегодня условные натуроцентристы и культуроцентристы в вопросе воспитания личности главным образом спорят не о том, что определяет когнитивные способности и психоэмоциональную сферу человека. В этом вопросе давно царит диалектика, утверждающая сложное взаимодействие как генетических, так и культурных факторов. Адекватная форма данного спора предполагает скорее обсуждение механизма, на основании которого мы могли бы делать ясные выводы, в т. ч. в практической жизни.

Взять, например, бестселлер 70-х годов «После трех уже поздно», в котором утверждается необходимость раннего развития у детей логики, письма, музыкальных и языковых способностей. Некоторые родители до сих пор носятся с этими идеями как ужаленные, превращая первые годы своих детей в адский график, полный дел. Такие люди попросту неспособны задать себе простые вопросы, в т. ч. о том, что же на их собственный взгляд важнее – гены, устройство мозга или опыт.

Главный же вопрос: стоит ли доверять работе о детской психологии от инженера (Ибука Масару – даже не психолог, и никаких серьезных исследований он никогда не проводил), который опирается на спорные гипотезы о мозге 60-х годов? Предположение о раннем окне развития, которое закроется к 4-6 годам, не было подтверждено, а бизнесы на этой ниве процветают до сих пор.

Кстати, самый сильный удар по позициям культуроцентристов нанесли сами же адепты этого подхода. Я говорю прежде всего о многочисленных педагогических экспериментах и новшествах, возникающих с конца XIX века (например, в прагматических теориях, в проектах новой педагогики и т. п.).

Каких только идей не придерживались фанатичные родители, жаждавшие воспитать гения, разностороннюю личность, человека без комплексов или безоговорочного лидера. И в подавляющем большинстве примеров на выходе в лучшем случае – посредственность, а иногда и человек с грузом психологических проблем. Воплощение веры в то, что можно образованием запрограммировать будущий успех, разбилась об эмпирию, выявив у теоретиков и горе-экспериментаторов банальное отсутствие как опорных знаний, так и необходимой техники реализации.

Поэтому современные эмпирические исследования в области генетики, психологии развития, а также альтернативные представления в психоанализе и философии предпочитают начинать с более корректных вопросов.

Первая группа вопросов – это вопросы о возможном. Что вообще может быть закодировано в геноме? До какой степени эмоционально-мотивационная часть психики подвержена внешнему влиянию через текст/речь? Увы, в этой области пока еще предостаточно пробелов, которые не позволяют делать далеко идущие выводы. Так, например, ранние представления генетики базировались на простом взгляде «один ген = информация за что он отвечает». Однако дальнейшие открытия показали, что всё сложнее: например, ожирение может стать следствием сбоя в разных генах (ген тучности, ген жирового обмена, ген чувствительности, ген распределения жиров).

Вторая группа вопросов направлена на уточнение временных параметров. Что важнее: генетика или научение в младенчестве? А в латентный (школьный) период и в пубертате? И какого рода влияние более ощутимо на коротких, средних и длинных периодах? Опыт исследования различных психологических травм явно показывает, что генетическая программа практически не способна переломить негативное воздействие на ранних стадиях. И наоборот, статистически наиболее успешным предсказание болезней пожилого возраста будет на основе генетических маркеров, а не на подробном анамнезе и знании биографии.

Генетика наносит ответный удар?

В поисках подходящего объекта для эмпирических исследований естественные науки ко второй половине ХХ века обрели своих «маугли» – пары двойняшек и близнецов. Целая серия исследований показала, что различия у взрослых пар находятся в очень слабой корреляции с культурно-социальными факторами, вроде родителей, школы, методик воспитания, принадлежности к социальному классу. А вот анализ ДНК пусть и постфактум, но способен объяснить различия между взрослыми близнецами в показателях когнитивных способностей, шансах на психические заболевания или наличие вредных привычек.

Увы, подобные факты как обычно стали поводом для спекуляций и сенсационных заявлений – по большей части беспочвенных. Ведь несмотря на несколько любопытных корреляций, большая часть фенотипических признаков всё-таки связана с личным опытом – как со средой проживания, так и с образом жизни. Более того, слабые корреляции с культурно-социальными факторами в раннем возрасте – это оптика статистики; на отдельных случаях влияние того или иного фактора может быть весьма сильным. В самом деле, что с того, что на тысячу людей школа особо не повлияла, если именно вам она сломала жизнь?

Ярким примером манипуляции данными является работа Джудит Рич Харрис с громким названием «Самонадеянность воспитания». На основе изучения 3-х тысяч пар близнецов было заявлено, что педагогические усилия родителей малозначимы. Харрис утверждала, что взрослые воспринимают себя демиургами или эдакими пупенмейстерами по отношению к детям, но по факту – последствия воспитания могут быть какими угодно (от принятия до полного отрицания ценностей родителей).

Тем, кто знаком с психоанализом, остается лишь грустно посмеяться над профессиональным идиотизмом подобных исследователей – ведь им невдомек, что именно вхождение в язык (культура) позволяет диалектизировать сообщения взрослых, а не воспринимать их как безусловную истину или правило к исполнению. Никакая генетика не объяснит того, почему даже близнецы на одну и ту же среду реагируют по-разному, тем самым, кстати, напрямую влияя на свое тело (вплоть до клеточного уровня).

Ведь выработка психологических реакций на стресс не только способна определить развитие зон мозга, но и в значительной степени влияет на механизмы регенерации, старения, воспалительных процессов и многое другое (что было доказано несколькими исследованиями, сделанными на основе работ Элизабет Элен Блэкбёрн по изучению теломер и теломеразы).

Исследователь генетики поведения и криминолог Брайан Баутвелл, однако, поддержал версию о доминировании генетических факторов. По его мнению, существующие исследования в достаточной степени ставят под сомнение способность родителей помочь детям в формировании интеллекта или психического здоровья. Впрочем, он сделает оговорку о том, что защита от разных форм насилия и поддержка при стрессе всё-таки важная, если не единственная ценная вещь, которую способны дать родители.

Любопытно даже не то, что подобная оговорка рушит всю идею, а скорее то, что как криминолог Баутвелл, похоже, не обратил внимание на несовершенство выборки (среди исследованных пар близнецов не было серьезного перепада в доходах, социальных и природных условиях, что ставит под вопрос все выводы о слабом влиянии культуры и среды).

Кроме того, в данных исследованиях культуру и язык вообще никак не устранить, ведь большая часть информации получена со слов людей, а затем проинтерпретирована исследователями. Чтобы была понятна вся проблематичность ситуации, давайте, вернемся к истории о юноше, который был усыновлен интеллигентной семейной парой, но к 30-ти годам проявлял бурный характер и склонность к алкоголизму как у биологического отца. Дело в том, что помимо генетики может быть другое объяснение – бессознательное. Какую-то информацию мы выдаем и считываем помимо сознания.

Известны случаи, когда приемные дети в очень раннем возрасте понимают, что их усыновили – это может быть связано как с памятью первых минут-дней, так и с бессознательными сигналами от усыновивших (например, одна девочка догадалась об этом по тому, как «мать» слегка замешкалась при ответе на вопрос «я родилась ночью или днем?»). Генетика может объяснять тягу к алкоголю, но её может объяснять и означающее, вброшенное «родителем» (не только если он точно знает, что настоящий родитель алкоголик, но и просто думает так).

Собственно, проблема наследования признаков очень сложная. С одной стороны, какие-то признаки заложены генетикой. С другой стороны, есть семейные психосоматические болезни, которые скорее объясняются паттернами поведения, закрепившимися в роду. Например, если родители от своих предков получили лишь один пример того, как реагировать на стресс (допустим, через алкоголь, сердечные боли или агрессию), то и дети имеют все шансы с малых лет «обучиться» этому без всяких генов. И впоследствии заболеть болезнями схожими с болезнями дедушек, бабушек, мам и пап. Не всё то, что похоже на генетику, по факту является генетическим наследованием.

Более того, если мы всё-таки признаем значимость влияния генов, то логично признать, что в раннем возрасте на нас больше влияют не собственные гены, а среда, организованная родителями – т. е. во многом их гены. Сложно сказать, существуют ли гены, влияющие на схему воспитания, но целый ряд педагогических особенностей вполне может быть связан с генетическими характеристиками родителей. Особенно если признать, что гены сильнее себя проявляют во взрослом состоянии (что может быть одной из версий интерпретации нарастания с возрастом отличий у близнецов).

Резюме

Резюмируем вышесказанное. Человек – существо сложное, в т. ч. в силу отнюдь не очевидных отношений со своей природой (кто-то ей следует, кто-то борется, а кто-то следует ей, борясь с ней или вообще ничего особо не делая). К тому же речь всегда идет не о среднем человеке, а о личности. Поэтому вероятно, что удельный вес всех факторов – гены, опыт, среда, культура – доподлинно не удастся определить никогда. Он попросту для каждого будет разным.

При этом корректные эмпирические исследования всё-таки позволят со временем избавиться от некоторых заблуждений. Ведь одна из серьезных проблем того же воспитания – это нарциссизм родителей, желающих за счет детей что-то исправить в собственной жизни (и потому уверенных, что из ребенка можно слепить что пожелаешь). Вместе с тем не стоит забывать и о важности саморефлексии: то, что вы думаете о себе, меняет вас не меньше, чем среда.

Поэтому, например, в вопросе обучения и воспитания, как это ни парадоксально прозвучит, но наиболее современной и прогрессивной позицией оказывается консервативное решение – делать то же, что и прежние поколения с поправкой на контекст и улучшение – заботиться, поддерживать, передавать свой опыт и взгляд на мир. Т. е. выполнять те же функции, а не тупо повторять чужие ошибки. Судьба другого – не лучшее поле для радикальных экспериментов. А ребенок, если ему удастся стать личностью, сам разберется что делать с тем, что вы вложили в него.

Ну и, пожалуй, самое глупое, что можно сделать с собственной жизнью – это безоглядно поверить в одну из крайних теорий о формировании личности. В таком случае мы отказываем себе в шансе на изменение и попросту принимаем роль «жертвы обстоятельств».

В оформлении использованы иллюстрации Jean-Michel Bihorel.