«Интертекст»: «Сeci tuera cela». Рождение авторского права из руин Собора

У Малларме мир завершается книгой. У авторского права мир, по сути, книгой начинается. Книгой во всех смыслах – конституцией как источником права и несколькими скрепленными листами как объектом правоотношений. Без книги авторское право не было бы возможно: без первой как основы регулирования и без второй как оправдания и причины его существования.

Вторая глава пятой книги «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго начинается расшифровкой загадочных слов Клода Фролло: «Это убьёт то». За короткой фразой – бездна страха философа перед неминуемой грозой печатного слова, более крылатого и неизбежного, и еще более вечного.

Новый способ передачи информации сделал ее быстрей и несокрушимей: множественность носителей спасает от случайной гибели. Рукописи – древние папирусы – горят как раз-таки быстрее всех. Вода, как известно, точит камень. Война, землетрясение – и единственный экземпляр здания, этой «книги в камне», уничтожен. А если таких экземпляров, полностью идентичных, ни на миллиметр не отступающих друг от друга, много? Гибель одного не решит судьбу всех – знание останется нетронутым в другом месте.

Совершенный искусственный интеллект из рассказа «Голем XIV» Станислава Лема говорит так обо всех живых существах: их множество – способ не утратить генетический код, сочиненный вселенной, так как смерть одной особи не убьет драгоценную комбинацию, которая будет сохранена для передачи потомкам.

Технология распределенных реестров защищает информацию от незаконного искажения, и вот мы видим внедрение блокчейна в гражданско-правовые отношения, не всегда доверяющие добросовестности контрагентов, но отчаянно требующие ее. Тысячи и тысячи экземпляров произведения, разлетевшиеся по миру, делают его практически неуязвимым. Памятник станет нерукотворным, если сделан из чего-то более вечного – еще более вечного, чем камень.

«Книга убьёт здание».

Но, убивая одно, даст старт другому.

Мысль из «Собора Парижской Богоматери» может быть истолкована интересной отсылкой к праву интеллектуальной собственности: появление печати сделало возможным появление авторского права. Точнее, его экономическо-правовой составляющей, ответственной за регулирование использования произведения – тех самых дарующих вечную жизнь копий.

До XVIII века авторское право не подлежало практически никакому регулированию. Да, плагиат мог осуждаться нормами морали, но не более. Отсутствие законодательных актов не давало возможности каким-либо санкциям со стороны государства быть применимыми. Возьмем на себя смелость утверждать: в них не было такой сильной необходимости. Только тогда, когда распространение произведения вышло из-под контроля единственного экземпляра, потребовалась экономическая составляющая авторского права.

Пока еще не руины. Нельзя повторить Нотр-Дам

«Для уничтожения слова, написанного на бумаге, достаточно факела или варвара. Для разрушения слова, высеченного из камня, необходим общественный переворот или возмущение стихий. Орды варваров пронеслись над Колизеем, волны потопа, быть может, бушевали над пирамидами. В XV столетии все изменяется.

Человеческая мысль находит способ увековечить себя, не только обещающий более длительное и устойчивое существование, нежели зодчество, но также и более простой и легкий. Зодчество развенчано. Каменные буквы Орфея заменяются свинцовыми буквами Гуттенберга».

«Повторяем: мысль, таким образом, становится почти неизгладимой. Утратив прочность, она приобрела живучесть. Долговечность она сменяет на бессмертие. Разрушить можно любую массу, но как искоренить то, что вездесуще?». — В. Гюго. «Собор Парижской Богоматери» [здесь и далее].

Вот он – принцип сохранения информации через множественность носителей: огромный тираж, копии файла на диске – технологии позволяют сделать идентичный дубликат. И тогда возникает вопрос о том, какое отношение автор первого, оригинального экземпляра будет иметь ко всем последующим, если создание их – дело пары секунд.

«Скопировать» Нотр-Дам за минимальное время и с минимальными усилиями было невозможно. Равно как и подделать работу великого художника, не обладая, как минимум, таким же талантом. Даже создание второго экземпляра рукописной книги займет много времени и потребует серьезного труда миниатюристов и писцов – что уж говорить о таком каменном гиганте!

Появление печати, как говорит роман, «убило» в этих величественных книгах функцию самого грандиозного носителя информации, и Нотр-Дам здесь – идеальный собирательный образ: и по временному критерию (XII-XIV век, расцвет готики), и по узнаваемости – вряд ли кто-то не узнает эти две башни и розу на фасаде. Да, многие готические соборы сделаны по схожему макету, однако он приходит первым на ум. Не без влияния Гюго, конечно, хоть и в разрез с высказанной им мыслью: тут «печатное» слово спасает «каменное» (публикация романа привлекла внимание к собору и продолжает делать это до сих пор).

Этот же образ читается в силуэте собора, который разрубает пополам безжалостная анимационная стена Скарфа в пинкфлойдовском «The Wall» – грохот, летят кирпичи, и из них выстраивается светящийся гигант, выплевывающий новые кирпичи – для новых стен.

«What shall we use to fill the empty spaces?»

А ничего. Во всяком случае, с авторским правом точно, поскольку смысла в этом ни на грош. Ещё раз: до технологии, позволяющей массовое и точное копирование, в регулировании имущественных прав автора не было особой необходимости. Экземпляр был уникален; на создание копии уходил адский труд и огромные суммы – смысл нарываться? Да и кто сможет повторить такой шедевр? Надо быть вторым Фидием, чтобы сделать «Афину».

«У вас есть на примете Либих?» [1]

Тут у нас нет никого – века не сохранили имена всех причастных к постройке. Объяснение этому находим у Умберто Эко, который говорит как о физической невозможности разместить на камне имена всех мастеров и зодчих (которые воспринимались как цех, а не самостоятельные творческие единицы) за века строительства, так и о психологическом излишестве этого действия. Даже сегодняшние мы редко обращаем внимание на огромный список имен в титрах после фильма [2].

К тому же сама продолжительность возведения постройки не предполагает ни быструю смену «идеи произведения», ни увековечения имен всех причастных. Сколько главных архитекторов сменилось за два века строительства Нотр-Дама? Эйфелева башня была возведена за два года. Строящаяся больше ста лет Саграда Фамилия – исключение и водораздел: она – целиком плоть и кровь её автора.

Собор – один. Единственный экземпляр книги, которая писалась веками, отражая размеренный ритм информационного потока, когда время не мчалось, обгоняя себя. Мысли строились на века. Постепенно набирая скорость, пересев сначала на паровые автомобили, а затем на сверхзвуковые самолеты, время понеслось вперед, сталкивая в Лету тех, кто не смог выровнять ритм. Возрастает количество информации, а вместе с ним возрастает необходимость её сохранить и распространить как можно более надежно.

Вот и выходит, что штучность объекта (невозможность быстро и точно создать копию) и в некоторых случаях трудоемкость и длительность создания, не позволяющие учесть творческий вклад всех лиц, не требовали появления авторского права: в принципе, все и так знали, кто это сделал. И ввиду отсутствия возможности воспроизвести практически не могли нарушить то, что мы называем сегодня исключительными правами автора.

Книга – информация – объект экономических отношений: закладываем фундамент

Авторское право регулирует, по сути, два аспекта творчества: его возвышенно-духовную составляющую (право автора на свое имя на произведении, право авторства, право на неприкосновенность произведения) и более приземлённо-коммерческую – порядок использования, выплаты и т.д. [3]. Менее романтично, но не менее необходимо. И необходимо даже ввиду того, что первое законодательно закреплённое регулирование авторско-правовых отношений касалось именно этой, а не творчески-эфемерной его составляющей.

Статут королевы Анны 1710 года – документ, без упоминания которого ни один учебник авторского права не учебник – впервые провозгласил ограничение имущественных прав четырнадцатью годами. По сути, это было ограничение монополии Stationers’ Company – книгопечатного монополиста, полтора веками ранее получившего от короля исключительную лицензию на печатание книг, прошедших требование цензуры [4]. Не без влияния общественности (остальные издатели тоже хотели получать прибыль!) и призывов Джона Локка компания лишилась вечной монополии: теперь по прошествии 14 лет со дня публикации книгу мог печатать любой [5].

Casus belli – монополия Stationers’ Company (Почтенная компания торговцев канцелярскими принадлежностями и изготовителей газет) – возник вовсе не из-за авторско-правовых соображений: так было удобней для цензуры. Когда стало возможным быстро распространить практически что угодно, как следить, чтобы «неправильные» мысли не просочились в общество?

Сделаем скидку на время – XV-XVI века. Для закона и государства книги скорее – предмет торговли и источник информации (цензура), но никак не результат «творческого труда» автора [6]. И если благодаря новым технологиям распространять эту информацию стало проще и быстрее, надо ее ограничить. Как? Отдать исключительное право на печать только одному предприятию. Комитет Тайного совета, Звездная Палата и церковь могли теперь проверять только один источник, законодательно уполномоченный публиковать литературные произведения. Намного проще и удобней, не так ли? [7]

Вот она – роль книги как источника данных. Ее вторая ипостась – объект торговли – отражена в Статуте 1710 года, который разрешал любому лицу по прошествии 14 лет публиковать и печатать копию изданной книги. Законодательное оформление авторского права началось с его экономического аспекта.

Последующая за тем Battle of the Booksellers становится на самом деле борьбой авторского права за своё место под солнцем. Вереница ключевых прецедентов английского авторского права этих лет пробивает ему путь вперёд, отрицая ссылки на право собственности по общему праву (самое полное и абсолютное, не имеющее временных ограничений) и признавая существующие исключительные права дарованными законом, а следовательно, могущими быть ограниченными. И спустя полвека Donaldson v Becket (1774) введет понятие общественного достояния, позволяющего спустя установленный срок делать те самые копии без разрешения, и откроется уже другой ящик Пандоры – отказ от авторских прав (недействителен по российскому праву) и философия свободного доступа к культуре и знаниям.

Подводя предварительный итог: возможность делать копии книг заставила экономику и цензуру взять под контроль их распространение. Усилия последней привели к монополии, которая препятствовала развитию других печатных предприятий, и был найден, по сути, компромисс: одобренные через Stationers’ Company книги через некоторое время можно было печатать всем.

«Corpus mysticum» и «corpus mechanicum»: фасад и интерьер

Еще одно предположение: именно множественность копий привела к формированию одного из китов сегодняшнего авторского права – разделение произведения («corpus mysticum») и его физического носителя («corpus mechanicum»).

Картина написана на полотне, и его можно купить – получить то самое абсолютное право собственности. Но его нельзя получить на воплощение идеи художника, так как – кому бы ни принадлежала полотно – образ на нем всегда будет отражением творческой работы его автора (личные неимущественные права, не подвластные ограничениям по сроку). И спустя века и тысячелетия мы будем упоминать имя Гюго при цитировании «Собора…», хотя любой может напечатать эту книгу и издать – срок исключительных прав давно истек.

Еще раз: когда у тебя один (один возможный) носитель, об этом не приходится задумываться. Когда таинство творчества пускается на конвейер, возникает вопрос отделения произведения как воплощения творческой мысли автора и его «носителя», который можно купить и продать. Эта мысль – следствие победы в той самой «битве книготорговцев» в Англии: авторское право – не право собственности. Следующая такая революция случится с изобретением компьютера (моментально копируемый электронный файл – не новое произведение), а третья – с появление NFT и возможности (даже электронно) знать тот самый единственный оригинал.

Но до этого ещё века, а пока у нас – появление прообраза Ctrl+C/Ctrl+V: быстро, идентично, под силу каждому. Но поток всегда начинается с одной капли, и осознанная необходимость ее поймать – великое открытие юридической науки. И тогда Дюрер добивается императорского запрета на подделку своих гравюр [8], а Кант в «Метафизике нравов» призывает отделять физический носитель (книгу) от текста, написанного в ней. Первые споры об авторском праве в Интернете навсегда поставят точку: копия файла не будет новым объектом авторского права, а распространение электронной копии уже существующего произведения – нарушения исключительного права. Знаменитый спор с lib.ru (Библиотека Максима Мошкова) в 2004 г. становится ключевым для российской практики: размещение текста без согласия правообладателя незаконно. Мы не можем просто так скачать музыку, посмотреть фильм – это всё оттуда же. Несколькими годами спустя Европейский союз запрещает перепродажу электронных книг без ведома автора (дело Tom Kabinet, C-263/18), а в США Google Books получает возможность показывать в открытом доступе только фрагменты оцифрованных книг [9]. Оборот произведения – теперь в цифровом виде – получает свое регулирование.

По сути, это просто новый виток развития предыдущей мысли: копии стали ещё проще и быстрее, и это спровоцировало волну новых серьёзных законодательных нововведений. Пусть масштабы и способы стали грандиозней и изысканней, причина осталась та же: распространение копий.

Перед обрушением

В тексте романа находим ещё один интересный момент, который можно назвать единой тенденцией для многий явлений, включая и авторское право: последний крик перед гибелью.

«Микеланджело, уже в XVI веке несомненно почуявший, что оно гибнет, был озарен последней идеей – идеей отчаяния. Этот титан искусства нагромождает Пантеон на Парфенон и создает Собор св. Петра в Риме. Это величайшее творение искусства, заслуживающее того, чтобы остаться неповторимым, последний самостоятельный образчик зодчества, последний росчерк колосса-художника на исполинском каменном списке, у которого нет продолжения».

Гюго пишет о «предсмертном гигантизме», сравнивая последние часы жизни каменных книг с империей Александра Македонского – настоящий колосс, ноги которого, не справляясь с нагрузкой, становятся глиняными и разрушают его Олимп. «Отчаяние Микеланджело» по Гюго коррелирует с «отчаянием воздухоплавателя» у Лема – стремлением последних покорителей воздуха, не использовавших подъемную силу крыла, задавить (в прямом смысле – размерами) уходящий поезд их эпохи:

«Иначе обстоит дело с управляемым воздушным шаром, который перед лицом угрозы со стороны машин тяжелее воздуха обнаружил «гигантизм», столь типичный для предсмертного расцвета вымирающих эволюционных ветвей. Последние цеппелины тридцатых годов нашего века можно смело сопоставить с атлантозаврами и бронтозаврами мелового периода. Огромных размеров достигли также последние типы паровозов – накануне их вытеснения дизельной и электрической тягой». — Станислав Лем. «Сумма технологии»

Жизненный цикл звезды всегда заканчивается взрывом: красный гигант, дойдя до поистине необъятных размеров, вспыхивает и съеживается в белого карлика. Первая эпоха жизни на Земле закончилась гибелью диплодоков высотой с многоэтажный дом. В апогее волны гребень опережает подошву и под силой тяжести падает вниз.

Авторское право во всем этом? Да не вопрос: одни только непомерные аппетиты Stationers’ Company, против которой и поднялись остальные издатели, составят чудесный пример. Во Франции повторяет её судьбу Comédie Française, которая долгое время единственная могла ставить пьесы Мольера и Расина. Её монополия рухнула в революцию, когда законом 1791 года было разрешено свободно создавать театры и ставить пьесы, получая согласие авторов [10].

Параллельно – на период расцвета книгопечатания приходится «предсмертная агония» отношения к автору как к работнику цеха в самом потребительском смысле: за него бьются издатели, театры, но голос его самого не может пробиться сквозь этот рёв. Статут королевы Анны не меняет картину: произведение – объект прежде всего торговли. Театры сражаются за хорошую пьесу, в самую последнюю очередь думая о судьбе и заработках драматурга. Безымянные художники иллюстрируют книги.

Понадобится ещё некоторое время, чтобы появилась та самая фигура автора – независимого и полноправного, а вместе с ней оформилось и регулирование личных неимущественных прав. Он выберется из-под каменных руин, снимет с себя значок гильдии и прокричит о себе в мегафон. Но ничего этого не произойдёт, если однажды незыблемая каменная книга не уступит первенство печатному слову.

В оформлении использована картина Каспара Давида Фридриха "Монастырское кладбище в снегу" (1827).

Примечания:

[1] А. и Г. Вайнеры. Лекарство против страха. У героя, произносящего эту фразу (ученый, мечтающий прославиться за счет открытия и порой ставящий славу выше пользы) был «химикоцентризм» – можно обвинять автора настоящего текста в «правоцентризме», но факты говорят сами за себя.

[2] У. Эко. Искусство и красота средневековой эстетики.

[3] Например, ст. 1255 ГК об исключительных и личных неимущественных правах автора.

[4] William F. Patry. Copyright Law and Practice

[5] Калятин В.О. Интеллектуальная собственность (Исключительные права). Учебник для вузов.

[6] Формулировка из настоящего – ст.1258 ГК РФ

[7] William F. Patry. Copyright Law and Practice

[8] Christopher L. C. E. Witcombe. Copyright in the Renaissance: Prints and the Privilegio in the Sixteenth-Century.

[9] Authors Guild v. Google 721 F.3d 132 (2d Cir. 2015)

[10] Жюль Делален. «Закон от 13 января 1791 г., относящийся к театрам и праву представления и исполнения драматических и музыкальных произведений. Законодательство о литературной и художественной собственности: краткое изложение международного права Франции и законодательства зарубежных стран» (1862 г.).