«Интертекст»: Пагубный дуализм. Как идеи Декарта нарушили психическое здоровье человека

Укрытие для разума

К концу эпохи Возрождения в западном сознании произошел коренной эпистемологический и метафизический сдвиг. Открытия Николая Коперника, Галилео Галилея и Фрэнсиса Бэкона поставили под серьезное сомнение христианскую догму и её господство над земным миром. Согласно аргументам Бэкона, отныне земной мир должен был пониматься исключительно с позиций действующих причин (то есть внешних воздействий).

Всякое значение или замысел, присущие земному миру (то есть его «формальные» или «целевые» причины), рассматривались как нечто излишнее и невостребованное. В той мере, в какой это предсказуемо и поддается контролю в точки зрения действующих причин, излишним вне данной концепции было не только любое понимание природы, но и сам Бог оказывался вполне себе необязательным.

В XVII веке обоснованный Рене Декартом дуализм материи и сознания стал искусным решением проблемы, возникшей вследствие этих перемен. «Идеи», которые до сих пор понимались как сродные по своей природе «мыслям Бога», были избавлены от угрозы со стороны эмпирических наук и перемещены в безопасное пространство совершенно независимой сферы – «сознания».

С одной стороны, это оставило нетронутым измерение, занимаемое Богом, а с другой – позволило «сделать интеллектуальный мир безопасным для Коперника и Галилея», как написал американский философ Ричард Рорти в своем труде «Философия и зеркало природы» (1979). Так, одним махом удалось защитить божественную сущность Создателя, тогда как эмпирические науки обрели господство над природой-как-механизмом – сферой, существующей вне Бога, и потому являющей собой игру без ограничений.

Природа, таким образом, была лишена своего духовного наполнения – теперь она мыслилась как глухой и слепой аппарат, работающий согласно бесстрастным и свободным от всяких оценок законам. Исходя из этого, человечество имело дело с миром неодушевленной и бессмысленной материи, на которую человеческое сознание – его живость, осмысленность и целенаправленность – проектировалось лишь посредством воображения. Именно это видение мира, возникшее на заре последовавшей вскоре индустриальной революции, внушило романтикам глубочайшее отвращение и побудило их к неистовому мятежу.

Современное сумасшествие

В своей работе «Слова и вещи» (1966) французский философ Мишель Фуко обозначил эти кардинальные перемены как сдвиг в «эпистеме» (грубо говоря, в системе знаний). Фуко утверждает, что некогда западное сознание характеризовалось «сходством и подобием». В рамках этой эпистемы знания о мире были производными от соучастия и аналогии (от «прозы жизни», как он это называл), а сознание человека было в высшей степени экстравертивным и вовлеченным в окружающий мир.

Однако после того, как произошло раздвоение сознания и природы, сознанием западного человека завладела эпистема, выстроенная вокруг «идентичности и отличия». Теперь доминирующей стала эпистема, которая, согласно Рорти, была заинтересована исключительно в «истине как соответствии» и «знании как точности репрезентаций». Сознание как таковое стало в высшей степени интровертивным и оторванным от мира.

Фуко, однако, утверждал, что этот переход являл собой не замещение как таковое, а скорее установление «отчуждения» от былого эмпирического порядка. Как следствие, на уровне опыта эмпирическое и эпистемологическое измерения, действенные в прошлом, были не только лишены своей значимости, но и стали рассматриваться как «образец ошибки». В этой связи иррациональный опыт (то есть опыт, неточно соответствующий «объективному» миру) отныне стал бессмысленной ошибкой – нарушая в то же время устойчивость этой ошибки. Именно этот этап Фуко обозначил как отправную точку для современного понимания «сумасшествия».

Хотя декартовский дуализм не обрел в философии господства, современный западный человек во многом является ребенком именно этого лишенного иллюзий раздвоения, возникшего с подачи Декарта. Наш опыт по-прежнему характеризуется декартовским разделением «сознания» и «природы». В своем современном воплощении такая установка – то, что мы могли бы назвать эмпирико-материалистической позицией – преобладает не только в академической среде, но и в наших повседневных размышлениях о самих себе и окружающем мире. Особенно это бросается в глаза в случае с психическими расстройствами.

В тисках ошибки

В рамках общепринятых взглядов психические расстройства по-прежнему воспринимаются как некие замысловатые «ошибки». В языке эти «ошибки» обозначаются как «внутренние дисфункции», которые связаны с механистическим миром, лишенным всякого смысла и влияния. Эти дисфункции положено лечить либо при помощи психофармакологии, либо посредством терапии, которая призвана помочь пациенту заново открыть для себя «объективную истину» мира. На деле же такой подход к проблеме психических расстройств не только упрощенческий, но и крайне предвзятый.

И хотя подобная «нормализация» иррациональных переживаний обладает своей ценностью, это дается слишком большой ценой. Эти вмешательства – в той мере, насколько это возможно – словно бы вычищают из наших иррациональных переживаний присущую им ценность и значение. Таким образом эти переживания оказываются отрезаны не только от тех значений и знаний о мире, которые могут в них таиться, но и от всякого содействия и ответственности, лежащей на нас и окружающих людях – всё это лишь ошибки, которые нужно исправить.

В предыдущей эпистеме, действовавшей до раздвоения сознания и природы, иррациональные переживания не были всего лишь «ошибкой» – они были не менее преисполнены смысла, чем рациональные переживания, а может даже и превосходили их. Пропитанные значением и ритмом самой природы, они уже изначально содержали в себе избавление от тех страданий, которые они несли. В мире, который воспринимался таким образом, у нас была была почва, проводник и вместилище для нашей «иррациональности», но эти ключевые факторы исчезли по мере того, как у природы была изъята её внутренняя жизнь и был совершен переход к «идентичности и отличию».

Перед лицом равнодушного и неотзывчивого мира, в котором всякий опыт обладает значением исключительно в рамках нашего собственного сознания – ведь природа-как-механизм лишена смысла – наше сознание оказалось сконцентрировано на пустых репрезентациях мира, который некогда был для нас живительным источником и составлял нашу сущность. Всё, что у нас остается – и то, если нам повезет – это терапевты и родители, которые пытаются справиться с тем, что в действительности, учитывая масштабы понесеннего урона, является невыполнимой задачей.

Но я не буду утверждать, что нам попросту нужно как-то «вернуться назад». Напротив, разделение сознания и природы легло в основу неизмеримого секулярного прогресса – в частности, это достижения в области медицины и технологий, а также становление личных прав и социальной справедливости. Кроме того, это не позволило нам излишне привязаться к природе и тем самым помогло нам уберечься от присущих ей неопределенности и изменчивости. Иными словами, это дало нам определенное всемогущество – так же, как это дало науке эмпирический контроль над природой. Большинство из нас с готовностью принимают и охотно пользуются благами, которые мы получили благодаря раздвоению сознания и природы, и в этом нет ничего предосудительного.

Впрочем, стоит подчеркнуть, что эта история едва ли представляет собой «линейное развитие», поскольку это в куда большей мере диалектический процесс. Подобно тому, как единство сознания и природы некогда стопорило материальный прогресс, так и материальный прогресс ныне приводит к вырождению духа. Пожалуй, мы можем требовать, чтобы этот маятник совершил новый взмах. Учитывая разительное усугубление проблем с употреблением алкоголя, наркотиков и прочих веществ, а также новые отчеты о «кризисе психического здоровья» у подростков в США, Великобритании и многих других странах, потребность в переменах уже, должно быть, перезрела.

Попытки перемен

Но можно спросить: за счет чего можно как-то повлиять на нынешнее положение дел? В среде нескольких дисциплин возникла новая волна «пан-эмпирических» и ориентированных на идеализм теорий, которые преимущественно направлены на то, чтобы разрубить сам узел раздвоенности и отстраненности живой природы и создать на этой почве что-то новое.

В этом заключается причина, по которой попытки объяснить субъективный опыт с эмпирико-материалистических позиций неизменно оборачивались неудачей (главным образом из-за того, что австралийский философ Дэвид Чалмерс в 1995 году назвал «трудной проблемой» сознания). На деле ведь утверждение, что метафизика «мертва», в определенных кругах столкнется со внушительным отпором и ограничениями.

Нужно помнить, что понимание психических расстройств как «ошибки» сопряжено с эмпирико-материалистической метафизикой и той эпистемой, продуктом которой оно является. Так что вполне обоснованным будет положить начало реконцептуализации понятия психических расстройств, пользуясь наработками новых теорий.

В психотерапевтической теории и практике происходит смещение от намерения изменить какие-то части и структуры в индивидууме к идее, что на человека благоприятный эффект оказывает само общение в ходе терапии. Здесь правильные или неправильные суждения об «объективной реальности» начинают терять свое значение, и сознание – в равной степени открытое и органичное – вновь становится средоточием внимания, но метафизика при этом остается. Нам все-таки нужно мыслить о психических расстройствах на метафизическом уровне, а не только в границах статус-кво.

Оригинал

В оформлении использованы фотографии Tom Hegen. На превью – иллюстрация B612 Studio.

Об авторе: Джеймс Барнс (James Barnes) – психотерапевт и писатель из Сан-Франциско, имеющий ученые степени в области философии и религиоведения.