«Интертекст»: Этика как возможность психотерапии. Эллинистическая этика сегодня.
Современный мир порой представляется очень огромным и очень сложным. Как заметил один из современных теоретиков медиа: мы не перегружены, мы запутались. Это вызывает постоянные призывы «остановиться», «притормозить ритм жизни», чтобы хоть что-то понять и успеть пожить. И вместе с этим еще до пандемии, в последние два десятка лет обращения к стоицизму, Эпикуру, кинической традиции становились все более популярными, что явно неслучайно. В каком-то смысле многие явления нашего мира (те же медиа) в той или иной мере напоминали о вирулентном распространении, а временами ощущались и как радикальный разрыв с когда-то ставшим привычным повседневным ходом жизни. Аналогии в истории – вещь спорная, но в этике римлян ощутим след эпохи – отзвуки имперского и глобализированного мира, идейно-политических кризисов и индивидуалистической культуры, а что если именно это близко и нам?
И меня всегда поражал тот факт, что в большинстве популярных источников и учебников по истории философии авторы даже не удосуживаются прояснить для читателя контекст происходящего. В отечественной традиции в качестве объяснения пессимизма эллинистической мысли и нацеленности на сугубо индивидуалистическую этику приводится лишь политический аспект (мол, полис с демократией пал, индивид в большой империи ничего не решает и поэтому впал в пессимизм и эскапизм). Этот фактор важен для античных мыслителей, но все-таки как-то глупо забывать о том, что многие из них жили в периоды, когда «нормальная жизнь» рушилась прямо на глазах.
Поэтому позволю себе сделать небольшой исторический экскурс для пояснения. В 1985 году историк Александр Демандт составил перечень причин падения Римской империи, предложенных его предшественниками (список получился немаленький – 210 причин), с тех пор, благодаря усилиям ученых, все более популярными становились медико-эпидемиологическая и климатическая концепции. Завершение римского климатического оптимума вело к неумолимому ухудшению жизни: на смену теплого и влажного климата шел холодный и сухой из-за чего разросшиеся города с каждым годом все больше страдали от нехватки еды или бедного рациона. Отсюда растущее социальное напряжение и чехарда в управлении.
Кроме того, римляне в последние пять-шесть веков действительно много болели: memento mori – стало не просто напоминанием о важности жизни, но в некоторые периоды приобретало сверхактуальное звучание (в Юстинанову чуму люди порой гибли в течении суток, так что все важные дела не стоило откладывать в долгий ящик). Большие города, развитая сеть дорог, активная торговля с Азией и Африкой делали государство практически беззащитными перед любой высоко-контагиозной болезнью. Новая эра обернулась регулярными волнами эпидемий: «чума Антонина» (она же «чума Галена») в 165-180 годах, «чума Киприана» в 250-270 гг. и бушевавшая почти 200 лет «Юстинианова чума» (вспышка в Константинополе 541-542 годы, а затем еще 20 волн по отдельным регионам и провинциям вплоть до Туманного Альбиона и Гибернии, закончившихся только в 8 веке). Чумой (λοιμος, что можно перевести и как «мор») они назывались по традиции, хотя по факту великая Афинская чума скорее всего была брюшным тифом, Антонинова чума (названая в честь императора и стоика Марка Антонина Аврелия) – оспой, а чума Киприана – неизвестной геморрагической лихорадкой. Юстинианова чума – действительно первая пандемия чумы, которая еще и наложилась на последствия «похолодания 535-536 годов». Помимо всех этих ужасов римляне часто болели и умирали от фальципарум (малярии), паразитов, туберкулеза, лепры, регулярных волн кожно-венерических заболеваний (финикийская болезнь, гонорея, слоновья болезнь), а также из-за хронического отравления свинцом, который в больших дозах получали из воды (свинцовая посуда, фильтры, трубы в акведуках). При этом успехи римской медицины, увы, не простирались в область инфекционистики – например, ту же малярию никто не связывал с москитами, считалось, что всему виной холодные ветра (отсюда и название mala aria – «дурной воздух»).
Так что попытки многих этических школ эллинизма найти счастье в самом себе или чем-то простом и доступном, а также их огромная популярность – становятся более понятными, если представить себе человека, воочию видевшего сотни умерших, брошенных в мор на улицах города или хотя бы наблюдавшего как плодородная провинция за одно поколение превратилась в пустыню. И это мы еще не говорим о войнах, императорских переворотах и гражданских междоусобицах (начиная с 1 века по 5й, их было что-то около 30, то есть в среднем каждые 10-15 лет; затем этот процесс стал перманентным и перешел в постепенный распад империи). Наверняка в таких условиях задумаешься: есть ли какое-то рациональное средство если не исправить мир, то хотя бы адаптироваться к нему, оставаясь при этом моральным, но не несчастным существом? Не ждать от мира и государства сугубо мятных пряников – это еще не пессимизм, как мне кажется.
Подавляющее большинство современных людей (за исключением тех, что живут в «горячих точках») ничто подобное еще не коснулось. Однако важна не только реальность, но и то как мы ее мыслим. И в этом отношении пандемия ковид-19 – это все-таки очень сильный фактор для тревоги. Ведь если вы сохранили способность к логическому рассуждению, то можете понять, что, как и любая болезнь с вероятностью смертельного исхода, коронавирусная инфекция – это что-то вроде лотереи. Мало кому сильно понравится идея, что ваша жизнь вдруг зависит от случайности, причем на которую вы очень ограниченно можете повлиять. Кроме того, даже скромные карантинные меры вполне сойдут за прерывание привычного образа жизни, что имеет свою цену для психики человека. И это логично приводит многих к поискам ответов и в области «как правильно?», и в части «как лучше (приятнее/комфортнее/естественнее и т.д.) для меня?».
В этом смысле философские школы той эпохи активно взялись за разработку этики во многом потому, что у всякой этики есть психотерапевтическая функция. Отвечая на действительно задевающие людей вопросы, она снижает меру неопределенности, что снимает тревогу. Поэтому как заметил Пьер Адо античная философская школа – это совсем не университет, скорее некоторый гибрид между психологическим ретритом, восточным монастырем и греческим гимнасием – т.е. место, в котором философия предстает как совокупность психопрактик, призванных изменить жизнь и способ мышления. Принципиальной разницей с нашим временем оказывается тот факт, что у нас философия и психотерапия уже в достаточной форме разведены (в чем есть как плюсы, так и минусы).
И здесь можно обратить внимание еще и на то, что по сути ключевой спор эпикурейцев и стоиков очень сильно напоминает одно из фундаментальных расхождений внутри современных психотерапевтических школ. В обоих случаях принципиальный концептуальный выбор (определяющий и теорию, и практику) идет по линии «свобода выбора/детерминация» и по акценту на «смысл или удовольствие».
В связи с этим я решил порассуждать о том, на что сегодня обратили бы (или уже обратили в работах «новых стоиков», «современных эпикурейцев», и др.) внимание эти концепции? Как они бы выстроили свою этическую нотацию и какие аспекты современности подверглись бы нравственному порицанию?
Я буду говорить по большей части о стоиках, эпикурейцах и немного о скептиках. Насколько я понимаю общий дух этих этических систем, позволяет судить о том, что они бы легко вписались в актуальное сегодня. Все эти школы без исключения спокойно отнеслись бы к обществу потребления и современным государствам, с симпатией приняли идею равенства полов и свободы слова, аборты и культурный космополитизм, существование интернета, виртуальности и порнографии (хотя в римскую эпоху откровенные изображения воспринимались совсем по-другому). Однако они весьма вероятно предпочли бы меритократию, а не современную демократию, и безмятежно приняли бы многие другие формы дискриминации. Более того, здесь важно обратить внимание и на разницу школ в отношении того, что мы сегодня называем «нормой». Стоики верят в норму, причем объективную, установленную природой, а не человеческими договоренностями, в то время как эпикурейцы относятся к ней более гибко, а скептики и вовсе отрицают (правда, не ее существование, а нашу возможность обнаружить ее). Эта разница как раз и позволит нащупать ту специфику оценки современности, которую могут дать эти направления.
Начнем, пожалуй, со стоиков. Надо признать, это течение оказало большое влияние не только на философию, но и на образ интеллектуала, хотя мне и несимпатичен стоицизм в версии Марка Аврелия, Сенеки или ранних стоиков – меня смущает прежде всего их моральный ригоризм, высокомерие и пассивная безучастность. Все эти черты слишком похожи на героизацию того, кто струсил жить. В то же время мне интересен Эпиктет – и его тексты, и современные интерпретации (например, у Пфаллера, Слотердайка), но думаю, в нем меня больше привлекает дерзость, а не стоицизм. Сама предпосылка этики стоицизма кажется искусственной и противоречивой нормой, которую выдают за закон мироздания.
Стоики подчиняются судьбе (под которой понимают мировой закон причин и следствий, не подвластный человеческой воле), но чтобы сохранить этику – утверждают необходимость менять свое отношение к происходящему. Чего я тут не понимаю, так это как подобное возможно: на какой психологии строится такой ход – «меняй себя, раз на мир влиять невозможно»? Либо ваши мотивы также подвластны детерминации и свободы выбирать нет (а значит, нет этики), либо произвольное отношение возможно и тогда оно с необходимостью становится плюс-фактором в поведении – а значит влияет на мир и судьбы других. Более того, я верю в том, что можно менять свое отношение, но не вижу оснований принять что это делается через полное смирение со знанием о мире. Такой ход мысли больше похож на идеальную модель для любого самооправдания, ведь подлинное отношение здесь затушевывается должным. Если вы стоик вы можете сказать «я не помог другому, потому что я не хотел вмешиваться в его судьбу, поскольку не знаю ее и могу сделать лишь хуже», но с тем же успехом вы можете оправдать обратное: «я помог ему, потому что я мудр и сострадаю другим, кто не понимает устройства мира». Но где же здесь хоть какой-то ориентир для «правильного» поведения? Не это ли привлекало многих в стоицизме? При том что этика стоиков элитарна – подлинно моральным они признают лишь постигших всю мудрость стоицизма. Впрочем, еще Гегель отметил, что стоики слишком часто используют круг в мышлении.
Не нравятся мне и современные стоики, а точнее популяризаторы стоицизма, но уже совсем по иным причинам. Их слова и жесты кажутся поверхностными, они больше похожи на банальности, которыми сыплют гуру и проповедники – а потому регулярно они кажутся просто противоречащими духу римского стоицизма. Особенно меня смущают самодовольные хлыщи, называющие себя «практиками стоицизма» и через запятую маркетологами – по-моему это называется перформативное противоречие. Причем этот поп-стоицизм распространяется, потому что хорошо продается (от одних названий воротит: «Стоицизм на каждый день: 366 медитаций на мудрость», «Думай как римский император», «Руководство по стоицизму для начинающих: инструменты для эмоциональной устойчивости и позитивности»). В общем аскетизм – это хорошая идея, но от него монетки на счет не падают.
Особенно поражает непочтительность названия книги о Марке Аврелии. Поясню: Марк Аврелий Антонин не выбирал кем ему родиться, он был дважды усыновлен и прошел путь от квестора до цезаря во многом не по своей воле, однако за рамками этого он был мыслителем, написавшим не для публикации сборник мыслей «К самому себе». Этот текст увидит свет после его смерти, но сам его характер вопиет о том, что автор разделял себя как императора, и как мыслителя. И что делает современный автор? Лепит их в одно, пытаясь продать моралите через идентификацию потребителей с «императором». Не знаю сам ли Дональд Робертсон выбрал такое название или его навязали ушлые маркетологи, но я думаю Марк Антонин, не задумываясь, прикончил бы наглеца своим гладиусом. И подобной современной пошлости о людях, тяготевших к аскетизму, бесстрастности и самоутверждению через разумное знание – слишком много.
Возможно я увлекся критикой, но это лучше позволит связать стоицизм с нашими реалиями. Среди таковых я выделил бы следующие.
Во-первых, самое очевидное: нестяжательство, отказ от потребительства и карьеризма, с большой вероятностью экологизм (хотя онтология стоиков не предполагает заботы о мире, мир просто постареет, сгорит и обновится). Все эти идеи, востребованные сегодня, легко обосновать и стоицизмом. Во-вторых, стоики одобряли любые формы аскетизма, вплоть до превознесения самоубийства, а также сострадание, поэтому возможно он бы приветствовали в современном мире такие явления как чайлдфри, волонтерство, заботу о животных, веганство, разные формы квиетизма и эскапизма. Однако, как я уже выше заметил, стоик верит в норму, поэтому сексуальную толерантность они сочли бы за развращенность, особенно бы досталось полиаморам. Гиерокл утверждал, что человек относится к существам парным, а не стадным, поэтому средние и поздние стоики одобряли только секс в браке, нацеленный на воспроизведение потомства (впрочем, не видели в этом никакого особого блага, как например, католики). В-третьих, выглядит несколько удивительно, но стоики явно бы симпатизировали и светской религиозности (с наши дни это нью-эйдж и лайт-буддизм), и технологиям, в том числе возможности вмешательства их в вопросы жизни (ЭКО, трансплантация и аугментация, а может и клонирование). Дело в том, что в самом мировоззрении стоицизма сохраняется элемент кинизма с его доверием природе: «все, что естественно – не безобразно», что для стоика означало бы «все что позволяют делать законы природы – не бессмысленно и скорее полезно».
Отдельно замечу, что стоики, как верно отметил Робертсон, сильно тяготели к распространению психотерапевтической доксы об эмоциях, и поэтому они бы нашли много близкого в «когнитивной теории эмоций» от когнитивно-поведенческой терапии (КПТ). Он даже сравнивает стоицизм с КПТ, отмечая, что первый попросту не ограничен во времени и диагнозом. Занятная фантазия, учитывая, что Робертсон сперва все-таки КПТ-терапевт и лишь потом исследователь стоицизма. И хотя стоики не опирались на науку, зато они опирались на догматику своей физики – в этом тоже можно увидеть сходство с навязчивой идеей когнитивистов о психотерапии, опирающейся строго на научный метод (при этом они очень любят забывать и о несостоятельности идей своих основателей, и о неприличных показателях неэффективности КПТ в отношении многих современных психологических проблем). Все это Робертсон венчает сентенцией: «Психологи заинтересованы в стоицизме, так как он может быть весьма эффективной формой того, что мы называем воспитанием устойчивости — способ построения прочного – возможно, пожизненного – эмоционального здоровья и благополучия, которое сохраняется даже перед лицом невзгод». Что ж, никто не спорит, весь вопрос – способен ли это дать стоицизм? И если да, то только он или нет?
Перейдем теперь к ключевому оппоненту стоиков – школе Эпикура. Симпатизанты эпикуреизма обнаруживались в самые разные эпохи (от позднего Средневековья до наших дней), поскольку сам дух объединения удовольствия и умеренности привлекает некоторых интеллектуалов. В то же время отмечу и важный критический момент в отношении такой этики: она строится на бездоказательной догме о возможности свободы. В этом плане эпикуреизм более последователен, чем стоицизм, но в самом начале этой рациональной линии находится элемент веры. Эпикур отлично понимал, что утверждение безальтернативной необходимости в мире закрывает возможность этики, поэтому он отказался от этой доксы атомизма. Вместо этого философ утверждает, что свобода существует на всех уровнях бытия: от клинамена (способности отклоняться от заданных траекторий) атомов до свободы человека изменить свою жизнь.
Эпикур отверг строгий аскетизм, но серьезно трансформировал и гедонистическую предпосылку. В его системе единственное благо – это удовольствие, но он призывает не гоняться за ним, а напротив, минимизировать неудовольствия. Иными словами, суть эпикуреизма в настройке своих желаний таким образом, чтобы они соответствовали возможностям и контексту, давая максимум душевного комфорта.
Именно поэтому современный эпикуреец в первую очередь безусловно согласится с идеей отказа от потребительства, но это отказ от гонки за ненужным (которое представляется необходимым) ради организации комфорта через минимум средств. В отличие от стоицизма самоограничение здесь не цель и не добродетель, а всего лишь средство профилактики страдания от неутолимых желаний, которые провоцируют реклама и статусное потребление. Во-вторых, ученики школы Сада Эпикура спокойно отнеслись бы к сегодняшним представлениям о сексуальной терпимости: эта школа проповедовала гибкость, хотя и не отказывалась от некоторых норм. Впрочем, в качестве рекомендаций Эпикур отмечал лишь то, что большинство людей не способны быть счастливы, оставаясь в одиночестве, поэтому им стоит предпочесть дружеские отношения, а не любовные (в коих удовольствия слишком часто соседствуют со страданием). Так что вполне возможно, что современный Эпикур ратовал бы за проституцию (без принуждения), дейтинг-секс (без долгосрочных отношений) и коммуны с дружеским сексом. В-третьих, очевидно, что в оценке спиртуализмов и техники эта этика сильно разошлась бы со стоиками. Эпикурейцы однозначно были бы техноскептиками: все, что можно было сделать без вмешательства технологий предпочтительнее – например, усыновление вместо ЭКО. А любую духовность, которая, так или иначе, оказывается связана с требованиями и страхами перед богами/сверхъестественными силами, они бы раскритиковали. Как и Эпикур в свое время критиковал веру современников в то, что богам есть дело до них.
Отдельный и весьма интересный вопрос – то, как бы данная школа отнеслась к современным психотерапиям. Полагаю, что здесь позволительна аналогия: так же как эпикуреизм противостоял стоицизму, так в наши дни очевидна оппозиция КПТ-подходов и динамических направлений, главным образом психоанализа. Эпикуру бы очень понравилась идея глубокого анализа души для понимания работы собственного воображения и избавления от вины, в том числе бессознательной. В отличие от стоиков и КПТ он не считал необходимым просто научиться делать что-то по-другому (например, без страха), ему важно было понять, прожить и изжить тягу страдать там, где это совершенно не необходимо. Собственно, именно Эпикур отметил, что проблема не в вещах и даже не в представлениях, а в склонности выстраивать представления как ответы на сложные вопросы (о природе мира, жизни, богов). Так что длительный психоанализ, позволяющий если не избавиться от всякого страдания, то понять его цену – идейно близок его философии. Не говоря уж о том, что и психоанализ, и эпикуреизм сконцентрированы именно на изучении человеческого желания, а не пресловутых потребностей.
Недаром Пфаллер обнаруживает очень точную параллель между Эпикуром и Фрейдом. Последний показал, что человеческие влечения в начале развития (в детстве) не привязаны к четким объектам, а потому следуют тем путем, который указывает не только физиология, но и другие. Поэтому ранние влечения столь тесно связаны с едой и оральной зоной, что внезапно коррелирует с высказыванием Эпикура: «все хорошее имеет свое происхождение в удовольствии живота, даже мудрость происходит оттуда» (цитируется по работе Мальте Хоссенфелдера). Более того, Эпикур явно тяготел бы к версии атеистического (например, Фрейдо-Лакановского) психоанализа, а не спиритологических концепций юнгианцев. Иногда Эпикура пытаются представить как эдакого античного экзистенциального терапевта, но мне кажется над попыткой накормить человека одним лишь смыслом он бы только посмеялся. В его этике благо – это вполне реальное, телесное удовольствие, которое вполне годится для жизни, даже если в ней нет скрепляющего всё существование смысла.
Чтобы завершить этот обзор скажу и пару слов про школу скептиков, хотя сам характер их учения скорее стремится к неопределенности, чем к высказываниям, в которых можно заподозрить догмы.
Этика скептиков также противоречива, как и предшествующие, я бы даже сказал, что это одно сплошное, ходячее противоречие, несмотря на весьма глубокую идею в основании. Доктрина скептиков предполагает воздержание от суждений, претендующих на описание сути вещей, хотя скептик и не отрицает существование истины. Как же в таком случае быть счастливым (а счастье все три школы понимают преимущественно как атараксию – безмятежное, невозмутимое состояние души)? Ведь когда вы не утверждаете чего-либо, вы оказываетесь в состоянии неопределенности, которая, каждый может свидетельствовать на опыте, скорее дарит беспокойство, чем покой. Однако ход мысли скептиков весьма элегантен: если вы привыкнете не выносить суждений, в том числе оценочных – о том, что есть благо, справедливость, должное, - то со временем вы освободитесь от самих так сказать координат. Пока вы вкладываете какой-то смысл в слово «правильный», для вашего ума существует и «неправильное», а с ним и весь комплекс эмоций, вызываемый им. Но как только исчезнут сами значения, вы (по идее скептика) обратитесь в атараксию. Проблема этой картинки всего одна, но глобальная: этика – это учение о том, как поступать. А поступки в определенном смысле молчаливые оценочные суждения. Если вы выбираете продолжать читать этот текст, а не пойти попить чаю, то вы неявно утверждаете, что первое для вас большее благо на данный момент, чем второе. У этики скептицизма нет и не может быть «этических поступков» (скептик признает поступки из необходимости – чтобы жить дальше), а значит это и не этика, только список благопожеланий для неизвестных существ, лишенных всякой практики.
Как уже заметно из самой доктрины, скептик и в наши дни бы естественным образом проигнорировал бы большую часть социальных реалий. И все же скептицизм в умеренной форме присутствует и сегодня, например, в популярности концепций о несопоставимых фреймах и релятивизме миров, возникающих из разницы личного опыта, культуры, языковых картин мира и даже генетики. Скептик во все времена одобрительно кивает на идею о том, что миры в наших головах могут столь сильно различаться, что весьма проблематично высказываться о том, каков мир на самом деле. Никакого «на самом деле», продолжайте поиск истины – вот сообщение миру от скептика.
При этом скептики, как мне кажется, вряд ли бы остались в стороне от современных дискуссий в области психотерапии. Их подход очень сильно напоминает антипсихиатрию, особенно ее радикальное крыло считающее, что норма существует только как подавление. Скептики не то, что бы сильно романтизировали свободу, но вполне возможно, что они согласились бы и с акцентом на экзистенциально-феноменологический подход (в духе Лэйнга, Эстерсона), и с необходимостью отказаться от стигматизации больных. Последнее коррелирует с идеями о том, что осуждение и принуждение обычно основывается на догматическом убеждении в полном понимании сущности явления. Однако, как бы отнеслись скептики к доводу о большей пользе одних практик и последствий перед другими (относительно тех же безумцев) – понять сложно. В любом случае скептическая версия психотерапии тяготела бы к утверждению уникальности и изменчивости субъективной нормы.
Какое-то аналитическое резюме мне представляется излишним. И этика, и тем более психотерапия – это дело личное, хотя и противоречивость мира нас всех более или менее подталкивает к этим вопросам. Важный нюанс здесь в том, что по сути знание о том, как жить эту жизнь – это не только главный интерес эллинистических школ (да и многих из нас), но и ключевая проблема подобной философии. Ведь его нельзя просто ввести в школы и университеты, невозможно навязать отдельным индивидам. Каждый должен его выработать сам.
Но в этой проблематичности есть и плюс, подобная философия, как и психоанализ тем самым сопротивляются превращению в рекламное обещание, отказываются от гарантий счастья или излечение (хотя как мы видели со стоицизмом – многие попытаются). Вся суть такого поиска в сосуществовании с чем-то в себе, что нельзя излечить исповедью, таблеткой, дрессурой. В мире детерминант и внешних условий, который открывает любой изучающий теорию ум, всегда есть альтернатива – те мыслители, что остается на стороне субъекта – его желания быть свободным.