«Интертекст»: Славой Жижек, музыка и конец капитализма
Интересная идея, впервые выдвинутая американским теоретиком марксизма Фредриком Джеймисоном, широко популяризируется в наши дни словенским философом Славоем Жижеком. Суть ее состоит в том, что нам легче представить конец света, чем конец капитализма. Жижек подробно останавливается на этой мысли в предисловии к сборнику эссе разных авторов «Mapping Ideology» под его редакцией. Он противопоставляет период после окончания Холодной войны предшествующим годам, когда было не ясно, являлись ли коммунизм и фашизм реальными альтернативами либеральному капитализму.
После развала Советского Союза капитализм стал единственной мыслимой экономической системой. Но в новую эпоху в воображении людей стали гораздо чаще возникать другие проблемы, – например, угроза экологической катастрофы. Это, утверждает Жижек, дает понять: легче представить конец света, чем более незначительную перемену в способе производства – как бы радикально ни звучало подобное утверждение. И это не просто любопытный факт. Скорее, Жижек видит здесь иллюстрацию того, как идеология формирует наше понимание мира. Он пишет, что «либеральный капитализм будто бы является той «реальностью», которая так или иначе выживет даже в условиях глобальной экологической катастрофы». И добавляет: «...таким образом, можно решительно утверждать, что идеология – обязательное условие для существования генеративной матрицы, регулирующей отношения между видимым и невидимым, между воображаемым и невообразимым, а также перемены в этих отношениях».
Данная мысль с легкостью прослеживается и в его кратком комментарии к фильму 1988 года «They live» (Чужие среди нас). В киноленте протагонист Джон Нада находит очки, функция которых, по словам Жижека, состоит в критике идеологии. Они позволяют герою увидеть «Реальное», скрытое за тем, что распознается нами ежедневно. Идеология – вот что заставляет нас воспринимать реальность так, как мы привыкли, вместо того, чтобы видеть «Реальное», замаскированное ею. В этом смысле утверждение Джеймисона и Жижека претворяется в жизнь именно посредством капиталистической идеологии в эпоху по окончании Холодной войны: из-за нее капитализм начинает казаться повсеместным и неизбежным. В свою очередь, эти рассуждения значимы для нас, потому что в них раскрываются последствия подобной тотальности капитализма.
кадр из фильма Чужие среди нас (1988)
В настоящее время дело обстоит так, что у нас нет примеров каких-либо жизнеспособных альтернатив капитализму. Даже китайская модель с несколькими огромными бизнес-империями и второй по численности группой миллионеров и миллиардеров максимально далека от коммунизма советского типа. Но несмотря на отсутствие некой эмпирической альтернативы, насколько ощутима эта нехватка иных вариантов в контексте воображаемых возможностей для перемен?
Поиски ответа на этот вопрос легли в основу книги «Капиталистический реализм» покойного Марка Фишера. Оборот речи Жижека и Джеймисона – отправная точка книги Фишера, а термин «капиталистический реализм» сам по себе означает в некотором смысле механизм, с помощью которого экономическая система капитализма поглощает каждый аспект жизни, делая немыслимой саму возможность перехода к другой системе. На протяжении всей книги Фишер рассматривает разные примеры того, как капиталистический реализм привел к такому положению дел, но я хочу сосредоточиться лишь на одном примечательном аспекте – на популярной музыке. Отчасти это связано с личными пристрастиями, но мне также кажется, что данный пример будет понятен наибольшему количеству людей.
Свой разговор о популярной музыке Фишер начинает с группы Nirvana и ее лидера Курта Кобейна, который в такой трактовке предстает как предельное выражение логики капиталистического реализма применительно к популярной культуре. Nirvana стала одним из самых популярных и успешных явлений 1990-х. А еще это была музыка, движимая страхом и яростью. Но эти страх и ярость принадлежали поколению, которое, как отмечает Фишер, «пришло после истории, чей каждый шаг был просчитан и отслежен». Кобейн знал, что его антиправительственные взгляды только поддерживают систему, против которой он бунтует. Как подмечает Фишер, «ничто не заходит на МTV лучше, чем протест против MTV» и «далекий от подрыва капиталистического реализма, этот бунт против него на самом деле его укрепляет».
Капиталистический реализм занимается «префабрикацией» (воспользуемся термином самого Фишера) любых проявлений культуры, встраиванием их в капиталистическую логику до того, как они создаются. Речь идет о «префабрикации», поскольку она происходит заранее, упреждает их появление, вместо того чтобы встраивать новые культурные явления в систему постфактум. Nirvana, говорит автор, являла собой последний акт, который сохранял хоть какую-то общность с теми утопичными мечтами, которые некогда определяли суть рока. После этого он был заменен таким типом рока, который просто воспроизводил привычную для всех эстетику прошлого. В то же время по популярности рок уступил место хип-хопу, у которого совершенно другая перспектива: он отражает природу позднего капиталистического общества с его принципом «все против всех», а также суровые реалии повседневной жизни, выпавшие на долю городской афроамериканской молодежи. Но хип-хопу не хватает свойственного року стремления молодежной культуры инициировать перемены, нашедшего выражение в Вудстоке и культуре хиппи в целом. В этом смысле хип-хоп идеален для префабрикации.
Фишер приводит несколько других примеров повсеместного распространения капиталистического реализма и того, как он сохраняет свое присутствие. Рассматривать остальные примеры, я думаю, было бы излишним. Но при этом я считаю, что дальнейшее обращение к теме музыки поможет нам глубже понять, что можно сделать перед лицом этой вездесущей идеологии, мешающей воображению заменить капитализм другими альтернативами. Если, как утверждает Жижек, невозможность предполагаемого перехода к иным вариантам обусловлена идеологическим фильтром, который регулирует наше восприятие Реального, то тогда первый необходимый шаг – это устранить данный барьер. Однако если мы поверим Фишеру, что капиталистический реализм пронизывает повседневное существование, то вопрос не только в том, чтобы воспринять другую идеологию. Одно дело – представить, как выглядит посткапиталистическое общество, а другое – понять, как произойдет эта перемена. Эта сложность, вероятно, навязана нам самим капиталистическим реализмом.
Как же в таком случае мы можем избавиться от этого барьера? У Жижека и Фишера, конечно же, есть свои собственные соображения по этому поводу, но я хочу посмотреть на вопрос под несколько иным углом. Вместо того, чтобы рассматривать конкретные проблемы и меры по их устранению (так, Фишер фокусируется на психическом здоровье и влиянии бюрократии на образование), я хочу остановиться на возможном характере этих действий. Давайте ненадолго вернемся к популярной музыке. Я думаю, пост-рок не случайно стал одним из наиболее интересных и уж точно наименее ортодоксальным жанром среди тех, что возникли на всеобщем рок-горизонте в конце 90-х и начале 2000-х. Как почти с любым жанром, существуют споры, что конкретно его характеризует. Но как правило речь идет о рок-музыке, в которой основное внимание уделяется эмбиенту, атмосфере и фактуре, а не ритмам и мелодиям, например. Важно, что это почти всегда инструментальная музыка, что выделяет ее среди остальных видов рока. Помимо этого, есть и другие характерные закономерности поджанра – это длина песен выше среднего и выразительные заголовки, помогающие создать атмосферу.
обложка альбома группы If These Trees Could Talk
Последние, я думаю, особенно важны из-за вызываемых ими ассоциаций. Часто они кажутся основанными на фантастических образах. Под словом «фантастический» я не подразумеваю что-то похожее на фэнтези в духе «Властелина колец». Напротив, мы имеем дело с более абстрактными представлениями об идеализированном состоянии мира. Я использую слово «идеализированный» больше в нейтральном, чем в позитивном смысле; это может быть совершенный мир, но также и мир, подвергшийся совершенному разрушению. В этой связи пост-роковые песни могут отсылать к «Светлячкам и пустым небесам» (Fireflies and Empty Skies – God is Is An Astronaut) или к более мрачным «Бесплодным землям современных динозавров» (Barren Lands of the Modern Dinosaur - If These Trees Could Talk). Вообще такая постапокалиптическая эстетика очень распространена в пост-роке. Другой пример – целый альбом «Кости умирающего мира» (The Bones of a Dying World), который также выпустила группа If These Trees Could Talk. Во многих смыслах пост-рок звучит как саундтрек к краху общества из-за капиталистического реализма: временами резкий, временами меланхоличный, зато обычно наполненный образами разных возможных миров, разве что без слов, объясняющих нам, как туда попасть.
Так же, как и року 60-х и 70-х, пост-року присуще понимание, что где-то есть лучший мир, но, в отличие от классического рока, пост-рок вовсе не стремится туда попасть. И подобно современному хип-хопу, пост-рок знает, что капиталистическая реальность уродлива, но вместо того, чтобы обличать ее как таковую, он молчаливо смиряется с ней и обращается к более интроспективным проблемам. Пост-рок осознает, что обстановка капиталистической реальности далека от идеала, но, столкнувшись с отсутствием альтернатив, он просто отказывается принимать в ней участие, причем не только в метафорическом смысле. Большинство представителей жанра далеки от серьезного коммерческого успеха и большая часть этой музыки выпускается без поддержки крупных лейблов.
Вернемся к политике. Что значат все эти музыкальные сравнения с точки зрения идеологии и капиталистического реализма? Последний – это хорошо отлаженный механизм запуска идеологии. На мой взгляд, человеку не нужно знать точное устройство механизма, если он просто хочет остановить его. Можно либо заклинивать шестеренки, пока собственная мощь не заставит его сломаться и затормозить, либо попеременно перегружать его, пока он не перестанет выдерживать темп. В этом смысле, не имеет значения, что мы, подобно пост-року, понятия не имеем, где же выход. Возможная альтернатива всегда заключается в том, чтобы просто отказаться от участия, пока все это не остановится само собой.
Это не новая идея. Она похожа на главный принцип протестующих из движения против неравенства. Как Бернард Харкорт объясняет в книге «Политическое неповиновение», данное движение отказывалось формулировать какие-либо требования или предложения – к большому разочарованию даже сочувствующих в мейнстриме, таких как Пол Кругман. Для Харкорта отказ выражать любые альтернативные взгляды был как раз тем, что делало протест ценным, поскольку это был отказ участвовать в политической системе в любой форме. Протест шел не против конкретных политических мер или фракций, а против основ политики, в рамках которых все функционирует. Харкорт видит в движении против неравенства попытку удержать всякую власть, которой участники могли обладать. Вовлечение означало бы поражение. Это перекликается с идеями Фуко, где тот отмечает, что власть изменяется, ею манипулируют и передают другим при любых взаимодействиях с ней – но часто такими способами, которые даже невозможно заметить. В этом смысле пост-роковое молчание демонстрантов могло бы помешать отнять у них власть.
Другой возможный путь – это путь хип-хопа. «Реальность», о которой говорят и Жижек, и Фишер, как объясняет последний в своей книге, отсылает нас к отличию, выведенному Лаканом между «реальностью» и «Реальным». Последнее – это уродливый субстрат, спрятанный за воспринимаемой нами реальностью. Нужно признать, что выбор слов немного сбивает с толку, но разницу легко понять. Если использовать сравнение с идеологическими очками еще раз, то реальность – это то, что Джон Нада видел изначально, тогда как Реальное – это то, что ему открыли очки. У хип-хоп культуры почти идентичная концепция. Эссе Саймона Рейнольдса, которое цитирует Фишер, поясняет это. В хип-хопе быть «настоящим» («трушным») – значит не продаться музыкальной индустрии и в то же время создавать музыку, отражающую уродливую реальность, с которой сталкиваются афроамериканцы – институциональный расизм, насилие со стороны полиции, мрачные экономические перспективы и т.д. В этом смысле «настоящий» хип-хоп отражает лакановское «Реальное». Я хочу сказать, что в таком случае следовать путем хип-хопа – значит активно делать «Реальное» все более очевидным, пока оно не станет неустойчивым. К тому же, нет необходимости иметь какой-либо план изменений, можно просто вызвать сбой или даже крах. Что опять же совсем не ново. В каком-то смысле это не более чем марксистская идея падения капитализма из-за своих собственных противоречий. Хотя это не совсем так, потому что идея капиталистического реализма состоит в том, что такие противоречия обходятся идеологией, поэтому сознательные представители будут заставлять систему работать. В этом смысле близкие идеи есть у «левого крыла» акселерационизма.
Причина, по которой я хотел рассмотреть разные варианты с более абстрактной точки зрения, а не разбирать конкретные действия или меры, отчасти кроется в том, что я согласен с утверждением Жижека и Фишера. Представить точно, как будут достигнуты изменения практически невозможно. Конечно, такие вещи, как экологическая катастрофа кажутся нам ближе. Но другая причина состоит в том, что я считаю, оба описанных мною варианта могут принимать разные формы, без сомнения, некоторые из них ужасающие. К примеру, отказ от участия может превратиться из политического неповиновения в явную апатию. Другой путь может, вероятно, стать еще более неприятным. Большинство тенденций капитализма ускоряются, а многие из них приводят к таким последствиям, как экологические проблемы, неравенство и т.п. Но сохранение ответа в абстрактном виде оставляет многие возможности открытыми; некоторые из которых могут сработать, а другие, будем надеяться, приведут к минимальному количеству негативных последствий.
Об авторе: Нестор де Буэн (Néstor de Buen) имеет степень магистра социальных наук Университета Чикаго. До этого публиковался на ресурсе Quillette.