«Интертекст»: Майстер Экхарт. Почему отрешенность выше любви

Экхарт и голый мальчик

Однажды Майстер Экхарт встретил прекрасного нагого мальчика и спросил его, откуда он идет. Тот сказал: «Я прихожу от Бога». – «Где ты оставил Его?» – «В добродетельных сердцах». – «Куда ты идешь? – «К Богу». – «Где ты найдешь Его?» – «Там, где оставлю все творения». – «Кто ты?» – «Царь». – «Где твое царство?» – «В моем сердце». – «Смотри, чтобы никто не поделил с тобой твоей власти». – «Я так и делаю». На попытку Экхарта предложить ему одежду мальчик ответил: «Тогда я не был бы царем», – и исчез. Только после этого он догадался, что встреченный им был сам Бог.

Эта знаменитая притча построена по принципу дзенского коана – серии быстрых вопросов и ответов, где за счет снижения значения предметной реальности, ее опустошения, осуществляется приближение к нерасчлененному восприятию мира. Цель всякой мистики – экстатическое восприятие целостности бытия. Так душа мистика встречая Неведомое, пытается облечь его в слова, в то время как царственный Гость отбрасывает одну за другой предложенные ему одежды, пока, наконец, его спутник не смолкает перед наготой неизреченного: «В глубоком молчании произносит Бог Свое Слово». Так интерпретирует экхартовскую загадку переводчик его текстов со средне-верхне-немецкого Маргарита Сабашникова.

Рыцарь веры

Крупнейший европейский мистик, «темный» теолог Майстер Экхарт родился в 1260 году в землях Тюрингии на востоке современной Германии. Это был период, когда оковы схоластики окончательно сковали живую религиозную мысль, и истинно верующим не осталось ничего иного, как жить надеждой на новое откровение, в котором явит себя дух Христа. Таким откровением стало учение этого Рыцаря веры, который провозгласил возможность восстановить единство с Богом, оставаясь в миру.

Рыцарь веры – не просто метафора. Экхарт происходил из рыцарского рода Хохгеймов. «Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним», – любил повторять он о мужестве, с которым стоит переносить страдания, разделяя их с Христом.

Майстер Экхарт получил всестороннее богословское образование – наверно, лучшее из того, что было доступно в те годы; сделал прекрасную карьеру – его духовная власть простиралась от Верхней Германии и Рейнских стран до Кёльна. Однако в какой-то момент идеи его начинают казаться церковникам слишком смелыми. Вскоре Экхарта обвиняют в ереси.

Споры о мизинчике Иисуса

Мейстер был величайшим проповедником Германии. Его проповеди пересказывали и переписывали по памяти, передавали из рук в руки. Так учение его ушло далеко за пределы родной страны. Он заново изобретал немецкий язык, объясняя простыми словами сложные догматы церкви. Его речь очень яркая и образная, но при этом не лишена тонких логических ходов.

Кроме того, как настоящий ученый он не боится противоречий, часто сам подчеркивая их в своих парадоксальных суждениях. Отвечая на упреки, что он посвящает толпу в слишком глубокие тайны, Экхарт отвечал: «Если не учить невежественных людей, никто не станет ученым».

Число его приспешников быстро росло. Самого Экхарта, влияние которого было очень велико, до поры не трогали. Однако на его учеников скоро начались гонения за то, что они «преподают народу некоторые вещи, которые могут легко привести слушателей к ересям». Многие из них оказались на костре.

Экхарт защищал своих учеников, раз за разом разъясняя истинный смысл своих слов: «Слышу, что плохо меня поняли; будто я проповедовал, что мой маленький мизинец создал все; но я не думал и не говорил того, что гласят эти слова; а сказал я это о пальцах того маленького мальчика Иисуса». В другой раз его упрекают, что Христос, рожденный в душе, затмевает в его учении Христа, рожденного Марией.

Идеи Экхарта привлекали и простых людей, и интеллектуалов, во многом благодаря контрасту – там, где церковники увещевали и стращали верующих недосягаемым сверхценным объектом, мистика Мастера напоминала о том, что источник внутри каждого из нас. В его представлении само мироздание предопределено к соединению человека и Бога, потому что бытие тяготеет к целостности, а не распаду.

Кто хочет быть «тем», тот хочет быть «ничем»

Рыцарь Экхарт разрушает привычный нам образ христианина, призывающего любить ближнего и подставлять другую щеку. Чувство сострадания лишь преграда на пути достижения подлинного единения с Богом, так как оно удерживает нас в миру. Тогда как задача истинного верующего – отрешиться от всего, чтобы Бог смог лучше войти в него.

Одной из преград для подобного отрешения является любовь, которая привязывает нас к объектам любви: «Многие учителя славят любовь как высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: «Какое бы послушание я не взял на себя, без любви я ничто». Но я ставлю отрешенность выше любви», – проповедует мистик. Экхарт ставит отречение даже выше любви к Богу. «Гораздо ценнее, – считает он, – чтобы я привел к себе Бога, чем пришел бы к Богу. Потому что Бог может лучше войти в меня и соединиться со мной, нежели я с Ним».

То же самое он говорит о страдании, столь популярном средстве усмирения плоти и духа в христианстве. Тогда как страдание, как и любовь, лишь еще больше привязывает нас к объекту, из-за которого мы претерпеваем все эти чувства, продолжает теолог, пусть даже объектом этим является Бог. По этой линии Экхарт действительно очень близок к ереси докетизма, не считающей чем-то важным страдания Христа.

И все же на первом плане для него вопрос о том, что же дает отрешенность, чего не может дать любовь (о которой в других проповедях он говорит довольно много). Суть его почти буддистского и одновременно онтологического аргумента такова:

«Совершенная отрешенность не ведает твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания. <…> Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом, она не хочет ни «того», ни «этого», она не хочет ничего другого, кроме как быть одним целым с самим собой».

Загадка отрешенности Бога

Эта неподвижная отрешенность, проявляющаяся как полное тождество духа с самим собой, лучше всего уподобляет человека Богу, по Экхарту. Логично возникает вопрос: если Бог обладает совершенной отрешенностью, как мог он создать небо и землю, как может он внимать нашим молитвам? Чтобы оправдать Творца, Экхарт выстраивает сложную систему божественной мотивации:

«Тут ты должен быть очень внимательным и верно понять меня (если ты это можешь). Первым вечным взором (если мы здесь можем сказать «первый» взор) Бог увидел все вещи так, как они должны были совершиться, и увидел тем же взором, как и когда Он создаст творение. Он услышал также малейшую молитву и увидел каждое доброе дело, которое кто-либо совершит, и увидел, какой молитве и какому благоговению Он внемлет. Он увидел, что ты завтра будешь взывать к Нему и усердно просить Его; и этот призыв и эту молитву Бог не услышит лишь завтра, Он слышал это в своей вечности, прежде нежели ты стал человеком. Если же молитва твоя не честна и не подлинна, то Бог не теперь откажет тебе: Он отказал тебе уже в Своей вечности. Так Бог Своим первым вечным взором увидел все вещи, и Он действует не по какой-либо причине, но все уже предопределено, соделано впредь – совершенное дело».

Таким образом, Бог может одновременно пребывать в своей отрешенности, в то время как наши молитвы к нему не напрасны, и добрых христиан ждет вознаграждение на небесах.

Сильна, как смерть, любовь

Любовь у Экхарта по описанию очень напоминает ту самую отрешенность, которую он так высоко ценит. Он приводит цитату из Песни Песней, где сила и необратимость любви сравнивается с силой смерти: «Сильна, как смерть, любовь».

Однако если смерть производит изменения в человеческом теле, любовь влечет те же изменения в человеческом духе, убивая его в духовном смысле и разлучая душу с телом:

«Происходит это тогда, когда человек всецело отказывается от своего «я» и таким образом разлучается с собой. Осуществляется это силой высокой любви, которая умеет убивать так любовно. Называют же ее недугом сладким и смертью оживляющей. Ибо такое умирание есть излияние жизни вечной [через] смерть телесной жизни, в которой человек стремился всегда жить для собственного блага».

Такое преображение возможно лишь тогда, когда любовь действительно сильна настолько, чтобы убить, а не только сделать человека хилым, когда он, делая что-то как будто исключительно ради Бога, не забывает оставлять что-то и для себя. Иными словами, отрешение для Экхарта – не внешняя характеристика, воплощенная в аскезе или даже самопожертвовании. Напротив, загадка отрешенности в том, что отказ должен быть полным – ничего не хотеть, ничего не знать, ничего не иметь, в т. ч. необходимо отторгнуть и всякие продуманные попытки познать Бога.

Цензура на несколько веков

Проблема в том, что смелое учение Майстера Экхарта слишком мало внимания уделяло церкви. Экхарт проповедовал, что Христа в душе своей можно искать как под крышей храма, так и на лоне природы, и даже не считал нужным читать молитвы, которые, по его мнению, скорее мешают, так как в молитве мы чего-то хотим от Бога, а это препятствует достижению полной отрешенности.

Это дало повод заподозрить мистика в ереси, отрицающем роль церкви как посредника между Богом и человеком. Начался длительный процесс, который закончился уже после его смерти. Папской буллой Иоанна XXII 28 положений из его учения были обличены как ложные, и книги величайшего духовного и культурного деятеля были на несколько веков похоронены на задворках церковных библиотек. Однако уйдя в подземные русла, его учение продолжало жить. Без фигуры Экхарта немыслимо творчество Парацельса и Якоба Бёме, Новалиса и Гёте. Шопенгауэр назовет его «отцом немецкой мистики», а споры об интерпретации его идей не утихают и поныне.

В прошлом веке в Ватикане был поднят вопрос о реабилитации Майстера Экхарта, однако большинство церковнослужителей сошлось во мнении, что он не нуждается в «реабилитации» в каноническом смысле этого слова. Дело в том, что доктрина Экхарта никогда не была по-настоящему осуждена. Цензуре подверглись только 28 положений, но и те были вырваны из контекста, и уже нет возможности проверить, насколько они соответствовали аутентичной мысли автора. Более того, при беспристрастном прочтении было обнаружено, что многие положения его доктрины могут быть интерпретированы абсолютно ортодоксальным путем.