«Теории»: Что такое чувство «возвышенного»? Отвечают Кант, Шопенгауэр и Бёрк
Восхитительный ужас
Испытывали ли вы когда-нибудь благоговение и оживление, созерцая панораму остроконечных горных вершин, покрытых снегом? Или же доводилось вам быть очарованными, но в то же время ощущать некоторую неловкость при виде такого грозного водопада, как Ниагарский? Или приходилось вам сознавать собственную экзистенциальную незначительность, но вместе с тем и странную восторженность, взирая на чистое звездное небо?
Если да, то вам знакомо переживание, которое философы с середины XVIII века и до наших дней называют «возвышенным». Это эстетический опыт, по поводу которого свои теории выдвигают не только современные западные философы, но и – что характерно именно для последних лет – экспериментальные психологи и неврологи, занятые в сфере нейроэстетики.
Разные трактовки возвышенного озадачивают. Если «прекрасное» в XVIII веке расценивалось как всецело благостный опыт, обычно подразумевавший соприкосновение с изящными, гармоничными, сбалансированными, гладкими и элегантными объектами, то возвышенное преимущественно понималось как нечто противоположное: смесь боли и наслаждения, испытываемая обычно перед лицом непомерных, аморфных, угрожающих и потрясающих своих видом природных ландшафтов или явлений.
Так, философ Эдмунд Бёрк в 1756 году описывает возвышенное удовольствие при помощи оксюморонов: это и «восхитительный ужас», и «разновидность безмятежности с оттенком ужаса». Иммануил Кант в 1790 описывает возвышенное как скорее «негативное», чем «позитивное удовольствие», при испытании которого «разум не просто привлечен неким объектом – между первым и вторым всегда наличествует обоюдное подавление и отвержение».
Стало проблематичным объяснить, почему возвышенное в целом должно восприниматься как положительное переживание и некая высшая ценность при том, что оно содержит в себе элемент боли. Смысл этого парадокса углубляется за счет того, что опыт возвышенного оказывается более всепоглощающим и удовлетворяющим, чем опыт прекрасного. Есть мнение, что такие возвышенные эстетические переживания составляют религиозный и духовный опыт присутствия Бога или же некой «сверхъестественной», «мистической» реальности.
Существует две разновидности отклика на возвышенное: так, можно выделить «тонкое» и «плотное» возвышенное. В физиологической оценке Бёрка возвышенное понимается как мгновенный аффективный всплеск, который не является в высшей степени интеллектуальной реакцией. Это «тонкое возвышенное».
Тем временем Кант и Артур Шопенгауэр предлагают трансцендентальную трактовку – их понимание возвышенного включает в себя предположительно универсальные когнитивные способности. Кант и Шопенгауэр понимают возвышенное как эмоциональный отклик, в котором значительную роль играет интеллектуальное восприятие и постижение идей – особенно идей о месте человека в природном мире. Это «плотное возвышенное».
Тонкое возвышенное, таким образом, соотносится с мгновенно возникающим благоговением, и этот голый познавательный отклик, оглушающий и потрясающий человека, вполне может быть самым первым мгновением в любом эстетическом опыте возвышенного. Когда же человек удерживает в себе это переживание благоговения, то есть подключает свой разум к постижению отличительных черт повергающих в трепет ландшафтов и явлений, попутно разбираясь с тем, какие впечатления всё это внушает, то это познавательно-аффективное вовлечение являет собой плотный опыт возвышенного.
Трепет перед лицом природы
Почему переживание возвышенного в каждом его проявлении столь важно? Для Бёрка этот опыт важен постольку, поскольку это «сильнейшая эмоция, которую способно испытать сознание». Но для Канта и Шопенгауэра этот опыт и того глубже. Вот как Кант описывает возвышенное и его значимость относительно того, что он называет «динамически возвышенным» (под этим подразумевается эстетический опыт ошеломляющей силы):
«Нависшие над головой, как бы угрожающие скалы, громоздящиеся на небе грозовые тучи, надвигающиеся с молнией и громами, вулканы с их разрушительной силой, ураганы, оставляющие за собой опустошения, бескрайний, разбушевавшийся океан, падающий с громадной высоты водопад, образуемый могучей рекой, и т. д. превращают нашу способность к сопротивлению в нечто совершенно незначительное по сравнению с их могуществом. Однако чем страшнее их вид, тем более он притягивает нас, если только мы в безопасности; и мы охотно называем эти предметы возвышенными, потому что они возвышают наши душевные силы над их обычным средним уровнем и позволяют нам обнаруживать в себе совершенно новую способность к сопротивлению, которая порождает в нас мужество померяться силами с кажущимся всевластием природы»*.
*Перевод приводится по: Иммануил Кант. Критика способности суждения. Пер. с нем. – М.: Искусство, 1994. – С. 131.
Для Канта такое переживание неотразимости природных сил подталкивает нас к осознанию того, что сами мы слабы и наше бытие незначительно на фоне великого замысла природы. Вместе с тем, однако, обнаруживается, что мы переступаем за пределы природы, будучи этическим и систематически осведомленными сущностями. В той мере, насколько мы являемся этически свободными существами, способными постигать природу систематически, мы оказываемся в каком-то смысле независимы от природы и даже превосходим её.
Схожим образом и Шопенгауэр говорит, что в ощущении возвышенного объекты эстетического созерцания содержат в себе «враждебность по отношению к воле человека как таковой (поскольку она манифестирует себя в своей объектности, то есть в человеческом теле) и противостоят ей, угрожая ей непреодолимой силой, которая подавляет всякое сопротивление или же сводит его на нет своими беспредельными размерами». Возвышенное удовольствие же возникает тогда, когда человек оказывается способен спокойно созерцать объект или явление, даже несмотря на угрозу своему физическому или психическому здоровью.
Например, иллюстрируя высшую степень математического возвышенного (опыт необъятности природы), Шопенгауэр пишет:
Когда мы теряемся в размышлении о бесконечной огромности мира в пространстве и времени, когда мы думаем о прошедших и грядущих тысячелетиях или когда ночное небо действительно являет нашему взору бесчисленные миры и таким образом неизмеримость вселенной невольно проникает в наше сознание, тогда мы чувствуем себя ничтожно малыми, чувствуем, что как индивид, как одушевленное тело, как преходящее явление воли мы исчезаем, словно капля в океане, растворяемся в ничто. Но в то же время <…> подымается непосредственное сознание того, что все эти миры существуют только в нашем представлении <…> Огромность мира, тревожившая нас раньше, теперь покоится в нас <…> Всё это проявляется лишь как предчувствие того, что в известном смысле (разъясняемом только философией) мы едины с миром и потому его неизмеримость не подавляет нас, а возвышает»*.
*Перевод приводится по: Артур Шопенгауэр. Собрание сочинений в 6 т. Т. 1: Мир как воля и представление: Т. 1 / Пер с нем.; под общ. ред. А. Чанышева. – М.: Терра – Книжный клуб; Республика, 1999. – С. 181.
Здесь мы сталкиваемся с описанием опыта возвышенного, который колеблется между ощущением собственного ничтожества на фоне безмерных пространственных и временных просторов природы и возникающим затем чувством приподнятости от двух мыслей, которые «может разъяснить лишь философия».
Первая мысль заключается в том, что как познающие и думающие субъекты мы так или иначе создаем (поддерживаем, конструируем) наш собственный мир – как бы вторую природу – мир нашего личного, субъективного опыта. Вторая возвеличивающая нас мысль состоит в том, что мы в некотором смысле «едины с миром». Будучи объединены с природой во всей её временнóй и пространственной бескрайности, мы, следовательно, «не подавлены, а возвышены её неизмеримостью».
У Канта источником удовольствия в переживании возвышенного выступает тонкое понимание нашей способности на этический и теоретический выход за грани просто природы, тогда как у Шопенгауэра таковым источником является рефлексия о двусторонней природе собственного «я».
С одной стороны, как познающие субъекты мы обладаем определенной властью – мы создаем собственный мир, мир субъективного опыта; с другой стороны, этот опыт на интуитивном уровне открывает нам, что в первооснове мы на самом деле едины со всей природой. Неизмеримость природы – это наша неизмеримость; предстающая перед нами бесконечность это и бесконечность нас самих.
Итог
Являются ли трактовки Канта и Шопенгауэра пережитками более метафизической эпохи? Нет. Даже в своих лучших проявлениях наука не лишает мистического ореола то благоговение, которое мы испытываем перед звездным небом или просторами океана. Равно как и не расценивает наука как не несущие угрозу такие природные явления, как вулканические горы, морские штормы, могучие водопады или необъятные пустыни.
Научное понимание не только углубляет наше благоговение и изумление при виде таких ландшафтов и явлений, но и полнее раскрывает человеческую натуру в отношении природы. Когда мы воспринимаем эти внушающие благоговение и/или физически устрашающие пейзажи эстетически – то есть если мы созерцаем эти проявления природы непосредственно и с долей взвешенного дистанцирования – это способно навеять игру мыслей о месте человека внутри природы и природных сил.
Опыт возвышенного естественен для человека и заслуживает внимания со стороны науки. Это парадоксальное чувство единения с миром, но в то же время и некое отчуждение от него; это ощущение своей нелепой малости и незначительности в общем непостижимом замысле, но при этом такой опыт еще и мощное средоточие ценностей и знаний о мире.
На превью – картина Альберта Бирштадта «Гроза в Скалистых горах» (1886).
Об авторе: Сандра Шэпшей (Sandra Shapshay) – адъюнкт-профессор философии в Индианском университете в Блумингтоне. В 2019 году станет профессором философии в Хантерском колледже, Нью-Йорк. Её последняя на данный момент книга – «Реконструируя этику Шопенгауэра» (ориг. «Reconstructing Schopenhauer’s Ethics», 2018).
- Иммануил Кант – «Критика способности суждения»
- Артур Шопенгауэр – «Мир как воля и представление»
- Эдмунд Бёрк – «Философское исследование относительно возникновения наших понятий о возвышенном и прекрасном»